Я побывал в миге от некрасивой смерти, которую не успел даже увидеть.

И спасение свое тоже не увидел.

Может, еще не поздно.

Я развернулся, отставив на всякий случай палку для удара за спину, – хотя уже убедился, насколько эффективны такие удары, это тебе не бандюков жарить. И обнаружил, что спасен не только от зверя, но и вообще.

Впереди и наверху, на краю обрыва и, очевидно, на кромке дороги, светила фарами в лес машина – судя по зализанному носу, «трешка», – а перед зализанным носом стоял, сунув руки в карманы, Кузнецов. Лица не было видно – фары светили в упор, превращая человека в угольный силуэт. Но силуэт был Кузнецова, поза была Кузнецова, «трешка», в конце концов, тоже была Кузнецова, я ее лично подгонял.

Почему-то я знал, что найдет меня именно Кузнецов.

Серый серого напугал, подумал я и беззвучно засмеялся. Опустил руку с палкой, вздохнул и засмеялся снова – потому что хотелось плакать. Но это как-нибудь потом.

Кузнецов смотрел, кажется, прямо на меня и не двигался. Я попытался весело окликнуть его, но звук так и не включился. Поэтому я помахал рукой и начал прикидывать наилучший маршрут подъема – например, если пройти чуть наискосок, а Серый перегонит машину метров на двадцать в сторону и сбросит трос, вылезти можно будет за полминуты даже такому доходяге, как я.

Кузнецов, видимо, тоже решил прикинуть варианты: силуэт качнулся и спустился на полшага вниз, так что я заволновался, не сорвется ли он, и тогда придется обоим кузнечиков изображать. Двоим, конечно, полегче, тем более с такой-то фамилией, но зачем. Серый, покачнувшись, отступил к прежнему месту, прошелся туда-сюда и снова застыл, уставившись уже не на меня, а сильно правее. Волка, что ли, увидел, подумал я.

И тут звонко выключился обогрев.

Я вздрогнул, а Кузнецов на секунду повернул голову в мою сторону и снова уставился на предполагаемого волка.

А видит ли он меня, спохватился я и понял, что не факт: снег по-прежнему облеплял меня с макушки до воткнутых в сугроб коленей надежней всякого маскхалата. Прямо на меня смотрел, и рукой я ему махал, следы, в конце концов... Но удивляться потом будем, а сейчас надо видимым стать.

Я принялся лихорадочно отряхиваться, что оказалось делом непростым и мерзким, а когда поднял глаза, обнаружил, что Кузнецов, напоследок оглядев весь лес, направляется к машине.

Может, перегнать на то самое удобное место хочет, неуверенно подумал я, но уже рванул к обрыву, рявкнув от проткнувшей туловище вспышки, – беззвучно рявкнув, к сожалению, рванул, размахивая руками – даже перебитой, а Кузнецов уже повернулся спиной и почти скрылся из виду. Наверное, открывал дверь и садился в машину. Я напрягся до раздувания глаз, пытаясь выжать из связок любой звук, но добился только шипения, ударил себя в грудь, чуть не взорвался от боли, понял: кашель! – и гавкнул раз, другой и третий, кашель, сука, не шел, когда не надо, его не удержишь, – но в глотке что-то лопнуло, и легкие-бронхи-горло бабахнули с вывертом, и второй, и третий, выбрасывая вроде бы себя по кусочкам на свежий морозный воздух.

И начался приступ.

И закончился наконец.

И когда я со стоном – беззвучным опять, только надсадно болезненным – пришел в себя, утер холодное лицо и разодрал слипшиеся веки, вокруг было темно и пусто.

Кузнецов уехал. Не на двадцать метров в сторону, не взад-вбок и обратно. Просто уехал, оставив меня на съедение морозу и волкам.

Я четко видел и, кажется, даже слышал Серегу, а он меня не увидел и не услышал.

Я осел в снег, чтобы заплакать, а лучше завыть. Но не было ни слез, ни голоса, ни надежды.

Осталось лечь и тихо умереть.

Я лег в треснувший сугроб, повозился, устраиваясь поудобнее, затолкал руки поглубже под мышки и тихо умер.

Два класса столкнулись в последнем бою;

Наш лозунг – Всемирный Советский Союз!

Ялья Френкель

– А напрямую мне он не пробовал звонить?

– Честно говоря, он это предлагал, но я сказал, что очень не советую, – особенно если целью разговора будут одни только извинения, без конструктива.

– Интересно. И он, весь такой советский, послушался твоего несовета?

– Всеволод Михайлович, возможно, я слишком много на себя взял. Если так – прошу прощения и готов к санкциям. Но, по-моему, его поведение на том совещании было вопиющим. А уж срыв доклада президенту и вот эти нынешние прятки – это или детский сад, или клиника.

– А как по-твоему, детский сад или клиника все-таки?

– Фифти-фифти. То есть он, если я правильно понимаю, искренне не хочет палить программу на внешнем рынке, пока все не докрутит, и в чем-то он прав. Если оставить в стороне шелуху про несчастных сибиряков, которые давно заслужили, про социальное обоснование экономического прогресса и прочее чучхе, то да – палить нельзя, по крайней мере до получения патента, оформления интеллектуальных прав и попытки договориться с китайцами, чтобы они год-два на эту поляну не лезли. Да фиг с ними договоришься, их можно только перед фактом ставить: технология не только есть, она тщательно разработана, оптимально освоена и известна всем потребителям лишь в оригинальном исполнении – соответственно, попытки слямзить и наштамповать дешевые клоны будут, во-первых, затратными, во-вторых, не гарантируют успеха, потому что прикормленному потребителю западло брать дешевую подделку. Вопрос в прикормке – и тут Рычев абсолютно прав. Вопрос в методах отстаивания правоты и нюансировке позиции – и тут как раз начинается детсад. Ну что это такое – прячется, отмазы про пропавшего зама придумывает, потом у него вдруг торжественное заседание по случаю выпуска и ухода в оборот этих его телекинофотоголоналадонников, а потом вдруг собрание трудового коллектива с последующим всенародным голосованием. Заигрался.

– А с пропавшим замом история чем кончилась-то?

– Не знаю. Выяснить?

– Вообще-то я не такого ответа ожидал. Но да, выясни, будь так любезен.

– Виноват, Всеволод Михайлович. Но я как-то привык к этому относиться как к поводу, по которому Рычев в очередной раз от стрелки уклонился, – вот в детали и не вдавался.

– Миш, я бы сказал, что это весьма романтичные детали: второе лицо в федеральном проекте вывозят чуть ли не в багажнике и потом еще какая-то джеклондонщина. Кто вообще посмел?

– Вроде бандиты, и вроде там Рычев сам уже все вопросы решил. Боюсь соврать, если позволите, доложу вечером.

– Жду. Стоп.

– Да, Всеволод Михайлович.

– А ты вообще рассматривал альтернативное объяснение рычевского поведения?

– Н-нет. Пожалуй, нет. А какое, например?