А потом начали появляться давнишники. Старики, как называли их некоторые. Поначалу Карен не видела в этом ничего необычного. Такие люди постоянно мелькали в Рэндалле, снимали на время пыльную комнатушку, а потом отправлялись дальше. Они исправно платили по счетам, никто их ни о чем не спрашивал, а они никому ничего не объясняли. Они были просто явлением природы, как дикие змеи, которые обитали в южных холмах.

Однако в последнее время эти люди задерживались в городке дольше обычного, их становилось все больше, они стекались в «Шаффхаузен», где вполголоса спорили бог знает о чем, и Карен против воли была заинтригована.

Поэтому, когда Гилфорд Лоу уселся за барную стойку и заказал выпивку, она поставила перед ним стакан и спросила:

– У вас тут нынче что, какое-то собрание?

Он вежливо поблагодарил, а потом сказал:

– Не понимаю, о чем вы.

– Ага, как же, не понимаете.

Он посмотрел на нее долгим взглядом:

– Вас же Карен зовут, да?

– Да, мистер Я-Вот-Уже-Год-Пасусь-Тут-У-Вас-Каждый-Вечер, именно так меня и зовут.

– Карен, это неуместный вопрос.

– Иными словами, меня не касается. Но что-то назревает.

– В самом деле?

– Ну, у кого есть глаза, тот увидит. Похоже, сегодня тут присутствует каждая железнодорожная крыса, каждая лесная блоха с Территорий. Вашего брата проще простого узнать по внешнему виду.

«Потому что вы выглядите как люди, которые наголодались и натерпелись боли, но отказываются умирать». Впрочем, этого Карен говорить не собиралась.

На долю секунды ей показалось, что он сейчас откроется. На его лице промелькнуло такое горькое человеческое одиночество, что у Карен задрожала нижняя губа.

– Вы очень хорошенькая девушка, – произнес он вдруг.

– Меня уже лет пятнадцать никто не называл девушкой, мистер Лоу.

– Осень будет непростая.

– В самом деле?

– Возможно, я некоторое время не буду здесь появляться. Давайте условимся вот о чем. Если к весне я вернусь, то разыщу вас. Если вы не против, разумеется.

– Да с чего бы мне быть против? Только до весны еще сколько времени.

– А если я не вернусь…

Откуда он может не вернуться? Карен ждала, когда он договорит.

Но Гилфорд залпом осушил стакан и молча покачал головой.

«Хорошенькая девушка», – сказал он. Карен получала десяток неискренних комплиментов на дню от мужчин пьяных или просто похотливых. Комплименты ничего не значили. Но слова Гилфорда Лоу не давали ей покоя весь вечер. Такие безыскусные, подумалось ей. И печальные, и интригующие.

Возможно, он ее разыщет… и, возможно, она даже не будет против.

Но сегодня он выпил и отправился домой в одиночестве, шатаясь, как раненый зверь. Карен напоследок одарила его взглядом, в котором читался вызов. Он отвел глаза.

Лили вышла с работы в половине пятого и села на автобус, идущий до Национального музея. День выдался прохладный, ясный и ветреный. Автобус был битком набит угрюмыми тружениками, мужчинами средних лет в шерстяных костюмах и мятых шляпах. Никто из них не осознавал неминуемости небесной войны. Все, чего им хотелось, это выпить коктейль, съесть ужин, запить его еще одним коктейлем, уложить детей, и спокойно посмотреть один из двух национальных каналов по телевизору, и, возможно, пропустить стаканчик перед сном.

Она завидовала этим людям.

В музее проходила тематическая выставка, чьи рекламные растяжки, похожие на баронские флаги, красовались над входом:

«Чудо», по всей видимости, было реверансом перед религиозным лобби. Лили по-прежнему предпочитала называть континент Дарвинией, старым именем, которое дал еще Херст. За прошедшее время ирония стерлась; теперь большинство признавало, что у Европы имеется своя собственная палеоистория, что бы ни значил этот термин, и Лили вполне могла себе представить молодого Чарлза Дарвина, собирающего жуков на рейнских болотах и ломающего голову над загадкой континента. Хотя, скорее всего, не над главной загадкой.

Выйдя из автобуса на свежий воздух, она тотчас нырнула в залитую флюоресцентным светом внутренность музея.

Выставка была огромна. Лили проигнорировала большую часть экспозиции и направилась прямиком к стеклянной витрине, посвященной экспедиции Финча 1920 года и непродолжительному англо-американскому конфликту. Там были выставлены устаревшие компасы, гербарные прессы и теодолиты – импровизированный мемориал, вывезенный много лет спустя после гибели экспедиции с берегов Рейна за Бодензее.

«В память о докторе Томасе Маркленде Гиллвени». Фотографии членов экспедиции: Престона Финча, до смешного чопорного в своем пробковом шлеме; сухопарого Эйвери Кека; незадачливого Гиллвени; умершего мученической смертью Джона Уоттса Салливана… Диггса, повара, на фотографиях не было, как и Тома Комптона, зато был отец Лили, Гилфорд Лоу, во фланелевой рубахе и с однодневной щетиной на лице, снятый в его предыдущей экспедиции в район реки Галлатин, – хмурый молодой мужчина с ящичным фотоаппаратом и грязными ногтями.

Лили дотронулась до стекла пальцем. Она не видела отца двадцать лет, с того кошмарного утра в Фейетвилле, когда солнце взошло, по ее воспоминаниям, над океаном крови.

Он тогда не погиб. Несмотря на серьезность его ран, затянулись они с поразительной быстротой. Гилфорда содержали под охраной в окружной больнице Оро-Дельты: территориальная полиция хотела получить от него объяснения по поводу погибших от огнестрельных ран Эбби, Николаса, трех неизвестных чужаков и шерифа Карлайла. Однако Гилфорд встал на ноги намного быстрее, чем ожидали врачи; больницу он покинул в ночную смену, нейтрализовав охранника. Его объявили в розыск, но это была всего лишь формальность. Беглецы исчезали на континенте без следа.

Где-то там он теперь и обретается. Время от времени к ней являлись Старики, и она рассказывала им то, что ей удавалось разузнать на своей секретарской должности в офисе Мэтью Крейна, одержимого демонами чиновника Министерства обороны. Эти люди заверяли ее, что отец все еще жив.

Все еще где-то там, в дарвинианской глуши, противостоит апокалипсису.

Час уже близок, утверждали Старики.

Лили задержалась перед освещенной диорамой.

Там стояло дарвинианское ископаемое животное, чье латинское название она не смогла бы ни вспомнить, ни произнести, – страшилище с двумя ногами и четырьмя руками, обитавшее на европейских равнинах в эпоху ледникового периода. До чего же грозный зверь! Скелет достигал восьми футов в высоту: массивный брюшной хребет, к которому когда-то крепились плотные волокна мышц, сводчатый череп с челюстью, полной острых, точно из кремня вытесанных зубов. А рядом представлена реконструкция, дополненная хитиновой кожей, стеклянными глазами и зазубренными когтями длиной с кухонный нож, которыми он рвал горло меховой змее.