— Ксанка, что ты такое говоришь?!

— Что есть, то и говорю. Погоди, уеду, ты волю почуешь, так сама поймешь, что я права.

— Ксанка!

— Ладно. Хватит об этом. У меня к тебе другое дело есть. Не знаю уж, как ты решишь, — здесь оставаться или в Кларетту податься… Молчи! Об этом уже все переговорено. Я о другом. Если к тебе придет однажды девушка и попросится при храме жить… Уж не знаю, как она назовется, да и ты не допытывайся. Просто позволь ей остаться.

— Ксанка! Ты чего, будущее видеть начала?

В глазах у Ингольды загорелось любопытство, и Ксанта вдруг вспомнила, как давным-давно, когда они только-только познакомились, Ингольда спросила ее:

— А чудо показать можешь, раз ты жрица?

Ксанта тогда вытянула вперед руки, довольно неуклюже, но старательно «оторвала» большой палец, «прирастила» его на место и сказала со вздохом:

— Других чудес не будет, ты уж не взыщи.

И сейчас она могла бы повторить старый фокус, но вместо этого просто молча сидела на постели, опустив глаза. Ксанта понимала, что Ингольде и в самом деле нужно чудо, хоть крошечное, чтобы поверить беззаветно в свою богиню и в себя, чтобы не в одиночку и не без надежды тащить через годы ту ношу, которую Ксанта только что беззастенчиво на нее свалила. И все же чуда не будет. Это Ксанта знала совершенно точно, но не могла подобрать слов, чтобы сказать это Ингольде.

На ее счастье, затянувшееся молчание прервал громкий шорох под кроватью. Ингольда опустилась на колени, потянула на себя лежащую на полу плетеную циновку и заворковала:

— Гес, лапочка, а ты выходит все время там была? Надоели две тетки тебе своими разговорами, правда? Ну вылезай, солнышко, я тебе молока налью. Все лучше будет, чем попусту трепаться…

Вдруг она замолчала, судорожно вздохнула и вскрикнула:

— Ксанка! Дреки! Керви! Вы только поглядите на это!

На циновке, сверкая черными бусинками глаз, сидели сразу две черепашки. Одна — побольше, вторая — поменьше.

На следующий дейь совершилось еще одно маленькое чудо — Дреки твердо заявил, что намерен отправиться на север вместе с матерью и Керви. Ксанта, разумеется, и не думала протестовать — напротив, вздохнула с облегчением. Она-то полагала, что упрямый мальчишка решит остаться в Венетте дразнить гусей, и готовилась к тому, что постоянное беспокойство за судьбу сына отравит ей последние годы жизни. Однако обошлось.

Лед в гавани благополучно растаял через два дня на третий, и больше никаких разумных причин откладывать отъезд не было. К тому времени Ксанта почти восстановила силы, но все еще не могла толком опираться на ногу. Керви нанял для нее роскошный портшез. Ксанта предвкушала, что полюбуется напоследок Венеттой, «как благородная», но в день отъезда был сильный ветер с мокрым снегом, носильщики бежали рысью, портшез отчаянно качало, Ксанта цеплялась за подлокотники и все ее мысли были лишь об одном — как бы не выпасть на тротуар и не сломать себе еще что-нибудь. На такой вот светлой ноте она и простилась с городом, которому отдала без малого полжизни.

Плавание тоже поначалу не заладилось. То есть Керви как раз остался донельзя доволен — ветер был достаточно силен, устойчив, но не переходил в ураганный, а потому они продвигались вперед на удивление быстро и без особых трудностей. Дреки тоже был доволен, хотя Керви настоятельно попросил его пореже появляться на палубе: «Помочь ты никому не сможешь, а помешать — запросто». Однако Дреки был не из обидчивых и быстро нашел для себя работу и компанию на камбузе, где его умение готовить и хорошо подвешенный язык были оценены по достоинству.

А вот у Ксанты не было особых поводов для радости. Первые дни она провела, лежа в капитанской каюте и помирая от скуки. Качка не слишком ее донимала, но спертый воздух, теснота, а главное — безделье сводили жрицу с ума. В конце концов она распустила один из своих пледов, попросила Дреки загнуть для нее крючком гвоздь и принялась за вязание. Стало хоть немного легче. Черепашка благоразумно впала в спячку в первый же день пребывания на борту, и Ксанта от души ей завидовала. Она почти всю жизнь провела вблизи кораблей, но в первый раз путешествовала морем, и теперь это путешествие превратилось в сущее недоразумение.

Наконец, то ли на десятый, то ли одиннадцатый день пути, корабль встал на якорь поблизости от Божьего Носа для того, чтобы принять на борт лоцмана из Юнтары. Тот должен был провести «Ревуна» (так назывался корабль), вдоль западной оконечности полуострова. Тут Ксанта слезно взмолилась к Керви и уговорила его ненадолго поднять ее на палубу.

Еще в Венетте для Ксанты вырезали надежный костыль, но толку от него было пока немного, и Ксанта больше висела на плечах Керви и Дреки, чем ковыляла сама. Тем не менее, они сумели без всяких приключений взобраться по короткой узкой лестнице на палубу, там Ксанта уперла один конец костыля подмышку, другой в доски настила, вцепилась обеими руками в борт и решительно сказала, сопровождавшим ее мужчинам:

— Не хочу больше отнимать у вас время, занимайтесь своими делами.

Керви пожал плечами, и отправился встречать лоцмана. Следом, повинуясь красноречивому взгляду Ксанты, удалился Дреки.

Оставшись одна, Ксанта вздохнула с облегчением, немного поерзала, приноровливаясь к небольшой качке, и вскоре почувствовала себя достаточно уверенно. Теперь они раскачивались в унисон с кораблем, и Ксанта даже смогла освободить одну руку, чтобы поймать на ладонь сыпавшиеся с неба мелкие сухие снежинки. День был серенький, промозглый, холодный ветер забирался под плащ, будя неприятные воспоминания, и все же по мнению Ксанты он был слабоват. Жрица сомневалась, сможет ли «Ревун» при таком ветре двинуться вперед. Гребцов на нем нет, так что возможно они застрянут здесь на пару дней в ожидании подходящего ветра. Может быть тогда представится возможность съездить в Юнтару и взглянуть на город Андрета своими глазами.

Сейчас Юнатра пряталась в серой дымке, Ксанте удалось рассмотреть лишь какие-то неясные белые пятна, она решила, что это, верно, стены храмов. Почему-то вдруг ей вспомнилось, как давным-давно, лет тридцать назад, она перешла мост через пограничную реку, отделявшую земли Королевства от земель дивов, поднялась по ухабистой дороге на крутой холм и остановилась, увидев перед собой широкую долину, темную стену Великого леса справа, вдали, у излучины реки крытые красной черепицей башни и дома приграничной крепости (позже она узнала ее имя: Ставер — «стена»), и совсем на горизонте — белоснежные сверкающие горы. Солнце как раз спускалось к ним, лучи били Ксанте прямо в глаза, и вся картина плыла в сверкающей дымке. Именно тогда Ксанта — девочка из крохотного глинобитного домика, девушка из холодного каменного города с узкими улицами и кривыми площадями впервые поняла, что такое простор. Здесь и сейчас простора было хоть отбавляй. Стоило только повернуться спиной к борту и к Юнатре, и в ее распоряжении было бы все море. Но поворачиваться Ксанте не хотелось. И не только потому, что это означало бы новый танец с костылем.