23 декабря 1975 года Венедикт и Валентина Ерофеевы официально развелись[652]. Оформлен этот развод был для того, чтобы он получил возможность жениться во второй раз — на Галине Носовой. 11 февраля 1976 года он писал сестре Тамаре Гущиной: «Так вот, я тебе, покороче и подельнее, о том, что у меня свежего за эти минувшие полгода. Уместнее, конечно, начать вот с чего: через 12 дней, 21/II, состоится мое второе по счету бракосочетание (Носова, Галина Павловна, сотрудник ЦСУ, кандидат экономических наук, моложе меня тютелька в тютельку на два с половиной года, т. е. 24/IV — 41 г.). За десять дней до нового года я уже получил на это санкцию от ЗАГСа Фрунзенского рна Москвы, ровно два месяца эти убогие мозгляки дают на размышление (на их элегантном наречии никакого другого термина не находится, кроме оско́му набившего „на размышления“). Нину Фролову я решил (по зрелому „размышлению“ опять же) не очень приглашать, поскольку она злейший враг всякой богемности и всякого покушения на „строгую обыденность“ (цитирую Аракчеева), а если учесть, что у меня на банкете 21/II будут Евг. Евтушенко (натура, мягко говоря, импульсивная и без единого царя в голове) и Вл. Высоцкий (его присутствие, правда, проблематичней, в связи с субботними спектаклями и пр.), не считая многих других, — участие Нины Фр будет вносить диссонанс и что-нибудь еще. Мне сейчас приходится (и придется, если Бог милостив) жить вот где: самый центр Москвы, через дом от Колонного зала Дома союзов, в тридцати секундах ходьбы от театра оперетты, в тридцати пяти от Центрального телеграфа, в сорока от МХАТа С Запада обнадеживающие новости. В начале октября мы провожали в Вену отъезжающих в Тель-Авив супругов Белогородских. Они застряли в Вене по случаю беременности и два раза в месяц названивают. Так вот: мои издания на Западе вовсе уж не так химеричны, как мне прежде казалось. Вот только те издания, которые они знают: Тель-Авив (на рус языке), перепечатка на русском же языке в альманахе „Мосты“ (Мюнхен), на французском языке в обезображенном и урезанном виде (звонил по этому поводу и жаловался Иоффе из Франкфурта-на-Майне, и Делоне из Вены, и Белогородская из Вены, и Виктор Некрасов из Лондона[653]. Последнего ты знаешь, это автор „В окопах Сталинграда“ и пр., два с половиной года как эмигрант) и еще одна публикация — по главам, растянуто, на итальянском языке в журнале „Эспрессо“. Виктор Некрасов, кстати, умолял целых две минуты перестать пить и заняться литературным делом. Смешнее всего то, что два дня спустя позвонил участковый 108-го отделения милиции Фрунзен рна и требовал того же самого, с той только разницей, что он, как Тамара Гущина, избегал разговоров на темы литературных дел»[654].

Как и многие другие послания Ерофеева Тамаре Гущиной, это письмо выдержано в хвастливо-хлестаковском духе отчета об успехах и достижениях: квартира в центре Москвы, невеста — кандидат наук, суперзвезды — гости на свадьбе, публикации на Западе, телефонный разговор с автором повести «В окопах Сталинграда»[655]. Возможно, именно об этом разговоре пишет в своих мемуарах Феликс Бух: «Как-то, будучи у меня в гостях, Веня стал звонить по телефону Виктору Некрасову. Говорили они с полчаса — я слушал затаив дыхание, так было интересно. Потом пришлось задохнуться вторично, но уже от пришедшего на этот разговор счета. Я ведь и не подозревал, что Некрасов находится в Париже, а Веня мне про это обстоятельство ни словом не обмолвился»[656].

И только проговорка о звонке участкового и его профилактической беседе с Ерофеевым о вреде пьянства, вставленная в письмо ради шутливого сопоставления со звонком Некрасова, слегка корректирует эту картину жизни преуспевающего литератора.

После мнимого Усада с шестью и тремя глотками кубанской главный вопрос, который мучит Веничку, возвращается все время к одному: где проезжает электричка и куда она идет? «Сначала разреши свою мысль: куда ты едешь?» — мечется он и, продолжая форсировать цитату из Достоевского, добавляет: «Мысль разрешить или миллион? Конечно, сначала мысль, а потом миллион»[657] (204). О том же, по сути, задает герою свои с третьей по пятую загадки Сфинкс. В третьей загадке говорится, что Водопьянов идет навстречу Папанину «из пункта Б1 в сторону пункта Б2», а Папанин — «из пункта Б2 в пункт Б1» (202), и при этом оба они оказываются в пункте Б3; речь здесь, следовательно, идет пока еще только об отклонении от маршрута. Согласно условию четвертой загадки, лорд Чемберлен опрокинул столик в «ресторане станции Петушки», а расплачиваться ему за это пришлось в «ресторане Курского вокзала» (202); здесь уже читается намек на переворачивание «петушинской ветки» и подмену мест. Наконец, по сюжету пятой загадки, и Минину, и Пожарскому, какое бы направление они ни выбрали на пути к Петушкам, в любом случае суждено попасть на Курский вокзал (203); здесь окончательно и бесповоротно возвещается судьба Венички — в роковой предопределенности его пути, недостижимости для него Петушков и обреченности на Курский вокзал.

Интерпретаторы поэмы к вопросам героя добавляют свои, по сути тоже разгадывая пространственные загадки Сфинкса: почему герой, направлявшийся в Петушки, едет в обратную сторону от Петушков — и что это значит?

Одни отвечают на эти вопросы, исходя из житейской логики: «…Героя выносит на платформу и вносит, по-видимому, в другую электричку»[658]; «Заснув, он, видимо, пропускает Петушки, после чего (если объяснять сюжет поэмы рационально) поезд отправляется вместе со спящим героем обратно в Москву»[659]; проспал «спьяну нужную станцию», «не зная того, возвращается в Москву»[660].