Кевин поднял бокал, с улыбкой глядя на них обоих.

– Как сказал Сальвадор Дали, не бойтесь совершенства. Вам его не достичь. Тем более что в совершенстве нет ничего хорошего.

Откинувшись на спинку сиденья, Лиза смотрела на проплывающие за окном огни бульваров и думала о том, что заставляет Венсана уже третий раз подряд вызывать на дисплей номер Анри Леграна. И что мешает тому ответить. Венсан старался ехать не быстро и не медленно, чтобы не привлекать внимание полиции, а потом и вовсе остановился. Хмуро уставился на панель приборов.

Лиза и жалела его, и злилась в одно и то же время. Многие годы ей внушали мысль, что мужчины в отличие от женщин – это абсолютно здравомыслящие существа, не склонные к мело–драме. По определению здравомыслящие. И вот, на ее глазах двое таких существ высшего порядка разыгрывали худшую из виденных ею в жизни мелодрам.

Она шевельнулась, потерла пальцами висок.

Венсан искоса глянул в ее сторону:

– Голова болит?

– Нет.

– А что тогда? Ты выглядишь усталой.

Лиза подняла голову и встретила его взгляд. Он тоже вы–глядел не слишком бодрым, хотя вечер в компании друзей – не самое плохое времяпрепровождение, правда?

– Анри Легран. В чем его вина?

Венсан чуть заметно вздрогнул. Несколько минут сидел неподвижно, глядя в окно со своей стороны, потом опять повернулся к Лизе. Глаза его под нахмуренными бровями горели недобрым, сумрачным огнем.

– Я пытаюсь забыть об этом, – сказал он сквозь зубы, с силой сжимая рулевое колесо. – Неужели непонятно?

Она обиделась.

– Послушай, Венсан, когда тебе приспичило узнать то, что я пыталась забыть, ты связал меня по рукам и ногам и... сам знаешь. Я не могу поступить так с тобой, потому что ты сильнее физически. Это нечестно, черт возьми! Я задала тебе вопрос, но ты отказываешься отвечать. И что мне делать? Позвать Мориса?

Он кашлянул, но кашель был всего лишь замаскированным смехом.

– Ладно, на этот раз ты права. – Достал из кармана пачку сигарет, зажигалку. – Так что тебя интересует?

– В чем провинился Анри? Твой ближайший друг. Любовь всей твоей жизни.

– Ты в самом деле хочешь знать?

– Oui. Raconte[103].

Венсан опять посмотрел в сторону. Свет в салоне был вы–ключен, двигатель тоже. Они сидели в тишине и темноте, если не считать тусклого света фонарей на бульваре.

– Он сдал своего офицера.

У Лизы вытянулось лицо.

– Что?

Прежде чем ответить, Венсан щелкнул зажигалкой и сделал подряд несколько глубоких затяжек. Извивающиеся клубы табачного дыма медленно выплыли через открытое окно.

– Когда отряд из нескольких человек попадает в переплет, первый вопрос, который они слышат: есть ли среди вас офицеры? Понятно почему, да? Рядовой боец знает, сколько яблок в корзинке. Офицер знает, где стоит корзинка, кому она принадлежит и сколько поблизости еще таких же корзинок. – Он умолк, чтобы сделать очередную затяжку. Пепел, сгорая, затрещал. Красный огонек на конце сигареты вспыхнул, отчего в прищуренных глазах Венсана заплясали яркие блики. – И вот налицо семеро нарушителей. Все в гражданской одежде, все молчат, все смотрят в пол. Что делать? Правильно, допросить всех по очереди. Позже выяснилось, что на это ушло не так уж много времени. Эти люди знали свое дело. Они выбирали парня, выводили из-за решетки и работали с ним на глазах у всех остальных. Анри был третьим по счету. И он облажался. Сдал своего офицера.

– Этим офицером был ты?

Венсан кивнул:

– Всего лишь лейтенант, но какая, к чертям собачьим, разница?..

Лиза облизнула губы, почувствовав, что становится прохладно.

– И... что же было дальше?

– Дальше? – Он равнодушно пожал плечами. – Думаю, ты догадалась. После того как была установлена личность офицера, рядовые уже никого не интересовали.

Довольно долго они сидели молча. Лиза не знала, что сказать. В ушах ее звучали то признания Франсуазы: «Он способен простить все, но не преступление против любви», то дрогнувший голос Анри Леграна: «Венсан, ты меня помнишь ?»... Как прилежный адвокат, она старалась отыскать хоть что-то, что могло бы послужить оправданием его поступка, но, как назло, в голову ничего не приходило. Ничего, кроме созданных ее воображением картин запредельных кошмаров, через которые пришлось пройти одному мужчине из-за малодушия другого.

– И все же он тебе небезразличен.

– А ты думала, – усмехнулся Венсан, – я тридцать лет дружил с человеком, который мне безразличен?

– Но послушай, ты же сам говорил, что в наше время речь может идти лишь о нескольких часах...

– Да. Если ты действительно в руках врага.

...один из нас по итогам этого тестирования с треском вылетел из GIGN.

— Но вы же не знали! Не могли знать.

– Нет. Но мы все время видели друг друга. Никто из нас не получил серьезных увечий. Вообще никаких травм, представляющих угрозу для жизни. И Легран, черт бы его побрал, мог обратить на это внимание, если бы отвлекся на минуту от своих несчастий. Да, конечно, ему вкатили какой-то коктейль из барбитуратов, но, во-первых, доза была не так велика, об этом можно было судить по его реакции, а во-вторых, под действием этого препарата с ним не произошло ничего такого, чего бы он не испытывал раньше. Чего не ждал, к чему не был готов...

– Как так? – удивилась она.

– Очень просто. Все мы, будучи еще курсантами Учебного центра GIGN, прошли через это. Все без исключения. Нам вводили в вену скополамин, натрий-амитал, натрий-пентотал, чтобы мы получили представление о том, как эти вещества действуют на человеческий организм.

– А как они действуют?

– Стимулируют речевой центр. Отключают «цензуру сознания». Конечно, не все реагируют на них одинаково. Кто-то продолжает молчать, кто-то несет ахинею, кто-то действительно начинает отвечать на вопросы... В полицейских протоколах эта процедура фигурирует под названием «наркоанализ». Пакостная штука. Но бывает хуже.

– Тебе трудно об этом говорить?

– Мне? Нет. – Он внимательно посмотрел на нее. – А тебе?

– Мне трудно, да, – призналась Лиза. – Но я хочу это знать. Я хочу узнать о тебе как можно больше.

– Ты не узнаешь меня, задавая все эти вопросы о моей прежней работе.

– Почему?

– L’homme que j’etais, je ne le suis plus[104].

Осторожно протянув руку, Лиза коснулась пальцами его щеки. Избыточное воображение невротика вмиг нарисовало ей это лицо, все в ссадинах и кровоподтеках. Разбитые губы, из угла рта ручейком струится кровь... Единственным источником освещения по-прежнему оставались уличные фонари, но теперь ее это радовало. Сколько лет он носит в сердце эту боль? Три года? Четыре? Он возражал против изгнания Леграна. Хотел, чтобы тот по-прежнему стоял за его спиной. Но сердце... сердце продолжало болеть, и даже время его не исцелило.