если там кругом Милле. Ты одно твердишь, Катюша – Бойс, Бойс. Втолкуй мне старому, как ты его распознала! Иначе я рассержусь.

Кэт встала из-за стола, взяла требующего объяснений старичка за руку и отвела его в крепко пахнущую тимолом мастерскую.

– Смотрите, – Кэт приблизила к картине лампу на подвижном голенастом штативе, взяла тонкую заостренную палочку, намереваясь использовать ее вместо указки. – Кем был Бойс, я не знаю. Затворник, аскет, полусумасшедший, не удивлюсь, если еще и маг. Да кто угодно! Но он рисовал живые холсты. Ни у похожего на него манерой письма Милле, ни у одного другого прерафаэлита это не получалось. Вы замечали, что картина живет своей жизнью? По травам пробегает ветерок, темнеет небо, сумерки сменяются ночью. Если притушить свет, среди облаков проявляется луна. Видите?

– Не вижу, – нахохлился старец, нацепляя очки, – ни луны, ни сумерек, ни других абркадабр. Я вижу использование красок с фосфоресцирующим эффектом, особое наложение мазков, дающее сей объемный эффект. Милле был вполне способен проделать данный фокус. Далее.

– Давайте далее, – стиснула зубы Кэт и ткнула указкой в девушку, одновременно подтягивая лампу еще ближе, – Видите ее лицо?

– Вижу, – согласно пожал плечами Моисей Герцевич, – бледная светловолосая прелестница, вполне характерный для Милле тип женской красоты. Милая пастушка.

– Лицом этой милой пастушки, дорогой мой Моисей Герцевич, обладают все женщины на полотнах Бойса. Сначала я не обратила внимания на ее лицо, не рассмотрела его, как следует. Теперь вижу – это она, его единственная муза.

– Принято,– перебил ее реставратор резким тоном экзаменатора, принимающего ответ у студента, – Что еще скажешь?

– Еще, – она подула на прядку волос, лезущую в глаза, – Я пробовала докопаться до истины, выяснить, кто он, Бойс. Кто его натурщица. Но биография его скрыта за завесой тайны. Нет ни одного официального источника, где можно было бы прочитать о нем. Только домыслы, догадки, версии. Потомки, если они и есть, о себе не заявляют. Словно факт его жизни намеренно вычеркнут из истории. Но есть она, выписанная с поразительной преданностью, красавица. Доказательство его существования. Всегда именно она, пусть с другим цветом волос и глаз, пусть порой измененная до неузнаваемости, она – во все времена центральная и единственная фигура всех его картин. Та, которую он не предал, которой ни разу не изменил. Она узнается в позе, в изгибе шеи, в повороте головы, в линии волос над белым чистым лбом, разлете бровей, в тонкой улыбке, той тени, что вечно лежит на ее лице. А он, влюбленный в нее Наблюдатель, на каждом полотне смотрит на свою музу и не решается приблизиться. Взгляните, вот он, укрытый тенью в ольховом леске. Наблюдатель есть на каждом полотне Бойса, хотя заметить его трудно. А эта девушка… Она, никто иной, как Ундина!

Кэт положила указку и отступила.

– Ундина, – услышала она скрипучий хохот реставратора, – И о ней-то ты слышала, грамотная девочка. Завидная осведомленность. Ты права – конечно, это Ундина, кто же еще. Майская королева. Упавшая Звезда. Страдает, как Мадонна, забавляется цветами, как малое дитя…

– Подождите, – оборвала его Кэт, до которой стал доходить смысл бормотаний реставратора, – вам что-то известно об Ундине?

– Известно, – с важной протяжкой, но при этом совершенно обыденно, будто речь шла о какой-нибудь соседке, доложил Моисей Герцевич. – Мне известно о ней, смею думать, все, вплоть до имени и происхождения. Не говоря уже о роли, сыгранной в жизни твоего любимца Бойса.

– Но как же…, – растерялась Кэт, – вы со мной спорили… Говорили – Милле, а не Бойс. Бойс проходимец, Бойс так не мог…. А оказалось… Вы с самого начала знали о картине все?!!!

– Знал, – подтвердил Моисей Герцевич и стал протирать очки. – Моисей Гершт не какой-то там безграмотный поц. Он знает кое-что.

– Господи… – Кэт опустилась на первый подвернувшийся ей стул, – что же вы тянете… Не молчите, не издевайтесь надо мной. Рассказывайте… Как я могла спутать Бойса с Джоном Милле?..

– Это, к слову, неудивительно, – кашлянул старик и зашаркал в кухню. Кэт встала и хвостиком поплелась за ним. – Картину рисовали оба – Милле и Бойс. Поэтому ты ошиблась в первый раз. В заблуждение тебя ввел не столько стиль, сколько то, что Майская королева написана рукой Милле. Он ее начал. А Бойс продолжил и завершил.

– Майская королева… – повторила за ним Кэт.

– Название картины. Чайку подлить тебе?

– Подлейте. Рисовали вместе Бойс и Милле… Как такое возможно? Они не могли быть знакомы…

– Стреляешь, барышня, и мажешь. Но и тут тебя можно понять, весь остальной мир вообще не осведомлен о существовании Бойса. В действительности эти двое с юности были близкими друзьями, вместе учились в Королевской академии художеств. На выставку в 1848 году, где Милле встретил Габриэля Россетти и Холмана Ханта, он явился в компании Лайонела Бойса. Понимаешь, куда клоню? Эх. Милле и Бойс разорвали в 1849-ом всякие отношения. Рассорились насмерть. Первый перестал признавать существование второго. Второй платил первому той же монетой.

– Вы обязаны рассказать мне все, Моисей Герцевич, – вклинилась Кэт, – кто эта девушка на картине? Почему поссорились Милле и Бойс? Я должна знать все. Поймите меня! Вы говорите невероятные вещи…

– Не гони лошадей, Катюша! Расскажу, но не все, извини, чужая тайна. Девушку на картине зовут Катриона Монро. Прекрасная Катриона. Милле и Бойс разошлись из-за нее. А для последнего она стала настоящим проклятием. Эту историю, еще во времена Второй Мировой войны, услышал мой двоюродный брат Давид от одного шотландца, правнука твоего Бойса.

Джерри сжал левую руку в кулак, режущая боль в израненной ладони возросла, стала едва переносимой. Он долго не разжимал кулака, когда разжал, с удовлетворением стал наблюдать, как свежую повязку пропитывает кровь. Вот багровое пятно на бинте расти перестало. Джерри сжал кулак снова, сощурился на экран работающего телевизора. Он лежал в своей гостиной на диване, примостив голову на подлокотнике. Стакан на столике рядом опустел.

«Надо бы встать, налить еще», – подумал Джерри. По телевизору показывали баскетбол, Джерри не вслушивался в голос диктора, да и беготня игроков его мало занимала. Он разжал кулак, уставился на пропитывающийся кровью бинт.

«Где она ходит, – подумал Джерри с тихим раздражением, – Одиннадцать давно миновало, а она не думает возвращаться. Неудивительно. Может быть, в галерее она увидела меня и испугалась. Страшно подумать, как я выглядел в тот момент».

Дотянувшись до стакана, он опрокинул его – последние капли виски поползли по стеклянным стенкам. Джерри их слизнул.

«Нет. Я просто пытаюсь ее оправдать. Где она шатается до сих пор»?!

Перед глазами снова встала сцена из