Дождавшись ночи, когда дежурные в соседней комнате захрапели, Дмитрий надел шинель и осторожно раскрыл дверь. На улице мела метель. Никого из прохожих не было видно. Он беспрепятственно вышел во двор и, ни с кем не столкнувшись, повернул направо, под темную арку Главного штаба.

2

В долгих спорах ученых мужей о роли и месте личности в истории сломано немало копий. В них поочередно одерживали верх то те, кто превозносил влияние личности, то те, кто отрицал его. Но и первые и вторые под личностью подразумевали только государей, полководцев, диктаторов, гениев. Словом, таких выдающихся людей, которые самим своим положением или талантом просто не могли не влиять на современников и на свое время. Однако, говоря об обычных людях: чиновниках, смердах, солдатах – тех, кого называют «народом», обе стороны почему-то лишали их индивидуальности, а следовательно, и права влиять на те или иные события. Эти повседневные события, на первый взгляд не являющиеся значимыми, по сути своей, как кирпичики стену, составляют историю каждой страны и всего человечества в целом.

Чиновник шестого класса Александр Дмитриевич Боровков, советник для особых поручений при военном министре графе Татищеве, роли своей в истории не преувеличивал, но, будучи человеком в высшей степени добросовестным и старательным, таковую несомненно играл, хотя бы в деятельности Следственной комиссии, правителем дел которой был высочайше назначен.

Карьера Боровкова складывалась ровно, без взлетов и падений. Сын разорившегося купца, в 1808 году он окончил Московский университет и в чине коллежского регистратора поступил на службу в шестой департамент Московского отделения Сената на должность повытчика. Через пару лет стал губернским секретарем. Одновременно с этим Александр Дмитриевич подрабатывал, давая уроки детям из богатых семейств. Это позволяло хоть немного поддерживать скудный бюджет семьи. Среди учеников Боровкова оказался Антон Дельвиг, которого осенью 1811 года Александр Дмитриевич повез поступать в Царскосельский лицей. После успешно сданных мальчиком вступительных экзаменов его учитель остался в Санкт-Петербурге. Сначала служил в судном отделении Департамента горных и соляных дел Министерства финансов, потом перешел в Военное министерство. Будучи человеком разносторонних способностей, Боровков в свободное от службы время слагал стихи, посещал масонские собрания и даже некоторое время был правителем дел знаменитой ложи Избранного Михаила.

Так случилось, что именно Боровкову судьбой было уготовано не только написать проект высочайшего указа о создании Следственной комиссии, но и сделаться самым деятельным ее участником. Исполнительный и умный чиновник пользовался доверием Татищева, председательствующего в комиссии. Благодаря военному министру он и получил должность правителя дел.

Круг новых обязанностей Боровкова был необычайно широк. Он лично составлял опросные листы для каждого из подозреваемых, присутствовал на большинстве допросов, по результатам их писал докладную записку на имя государя. Императору понравились слог и меткость характеристик, даваемых чиновником. Николай Павлович повелел Боровкову составить для него «Алфавит членам бывших злоумышленных тайных обществ и лицам, прикосновенным к делу, произведенному высочайше утвержденною 17 декабря 1825 года Следственною комиссиею». В «Алфавит» попадали все, о ком так или иначе упоминали заговорщики в ходе следствия. Число таковых на нынешний день уже перевалило за пять сотен. О степени виновности каждого Александру Дмитриевичу предстояло составить отдельную записку для императора и представить оную до заседания Верховного суда.

Граф Татищев так инструктировал его:

– Государь желает злодеев закоренелых отделить от легкомысленных преступников, действовавших по увлечению… Твои записки будут приняты в соображение его величества при рассмотрении приговора. Смотри! Сие дело тайное и архиважное!

Боровков и сам понимал ответственность высочайшего поручения и не щадил ни сил, ни времени для его выполнения. За «главным делом жизни», как называл работу над «Алфавитом» сам Александр Дмитриевич, и застал его заглянувший поутру старый знакомый Михаил Яковлевич фон Фок.

В месяцы, прошедшие после мятежа, чиновники, испытывавшие друг к другу симпатию, встречались регулярно, не по одному разу на день. Нужно было обменяться новыми сведениями о бунтовщиках, передать друг другу ту или иную секретную реляцию, которую нежелательно было доверять курьерам. Впрочем, бывало, они сходились и просто так, выкурить трубку, поговорить о вещах отвлеченных. Это даже таким службистам, каковыми являлись оба, не только не противопоказано, но в условиях напряженной работы необходимо.

Вот и сегодня Фок предложил Александру Дмитриевичу прервать ненадолго свои занятия:

– Врач Арендт, дорогой Александр Дмитриевич, настоятельно рекомендовал мне делать в служебных делах хоть короткие, но перерывы. Переключение умственной деятельности с одного предмета на другой, по его просвещенному мнению, благоприятно сказывается на ее результатах…

Глядя на улыбающегося Фока, Боровков поймал себя на мысли, что ему трудно в чем-то отказать. Он отложил перо. Колокольчиком вызвал секретаря и приказал сварить кофе. Пригласил Фока пройти в маленькую гостиную, смежную с кабинетом. Там они расположились в креслах и раскурили трубки.

Поговорили о светских новостях, потом о новой пьесе Расина, премьера которой на днях состоялась в императорском театре с актрисой Семеновой в главной роли. Фок и Боровков были театралами и горячими поклонниками таланта Семеновой и доселе не пропускали ни одной из премьер с ее участием. Но на эту не попали: не отпустили дела. Выразив друг другу огорчение, снова заговорили о светских знакомых, о переменах в общественном мнении по отношению к мятежникам. Это было важно обоим. Они понимали, что работа в Следственной комиссии, где разбираются дела представителей знати, сродни хождению по узкому мосточку над пропастью. Шаг влево – и государь заподозрит в симпатиях к бунтовщикам, шаг вправо – и наживешь себе смертельных врагов среди высших сановников и царедворцев, чьи отпрыски привлечены к следствию. Нужна была линия поведения, которую оба, не говоря об этом ни слова, вырабатывали, общаясь друг с другом.

Когда кофе был выпит, Фок без всякого перехода вдруг заговорил о делах служебных:

– А скажите, уважаемый Александр Дмитриевич, включен ли в ваш «Алфавит» некий Хлебников, о коем я вам сообщал третьего дни?

– Извините, так не припомню, уж больно много имен. Надобно поглядеть в бумагах…

– Не сочтите за труд…

Они вернулись в кабинет. Пока Боровков искал нужное имя в записях, Фок размышлял: зачем это его агенту Барону понадобилось вдругорядь заводить с ним разговор о Хлебникове, служащем Российско-Американской компании на далекой Ситке? Когда Барон в первый раз обратился к нему с просьбой включить в списки подозреваемых упомянутого компанейского служителя, Фок спросил его о Хлебникове. Агент ответил, что у него есть сведения, будто купец состоял в переписке с государственными преступниками Рылеевым, Штейнгелем и находящимся на подозрении Завалишиным.