Только казалось. Потому что через неделю и след этой привязанности простыл. Она вышла к двери встречать меня с каким-то металлическим чертиком.

К матери моих детей в изобилии приходят гости. Все гости дарят моим детям подарки. И мать покупает моим детям подарки. И журналисты, приходящие интервьюировать мать моих детей, дарят моим детям подарки. Поэтому ребенок волочит за собой полдня новую игрушку и забывает ее к вечеру. Исключением пока явился только большой светящийся меч, подаренный мною Богдану. Он таскался с ним летом 2003 года, может, с месяц, когда они жили на даче под Звенигородом.

«Дiти моё, дiти, лихо менi з вами», — повторяю я порой грустно, поскольку остался один на моей стороне располовиненной моей женой семьи, а она наслаждается обществом наших маленьких детей без меня. «Дiти моё, дiти» — это строки великого украинского поэта Тараса Шевченко, а «лихо» в переводе с украинского значит «горе».

Я даже не уверен, что мои дети понимают значение слова «папа». Я полагаю, что и старший Богдан, подтягивающийся к четырем годам, и двухлетняя Сашка принимают «папу» за имя. Богдан, помню, был несколько обескуражен информацией, что «папу» зовут Эдуард. В конце концов он принял оба наименования и отнес их оба ко мне. Однако, я полагаю, принял как факт, что данный персонаж его жизни имеет два имени; как, скажем, Ремарк имеет два имени — Эрих Мария, так и Папа Эдуард.

Я долгое время гордился сценами моего прихода в семью. К двери первым подбегал Богдан, и я опускался на корточки, чтобы обнять его. И он смущался. А затем из коридора осторожно выглядывала Сашка и с опаской (она еще нетвердо тогда ходила), но любопытно улыбаясь, осторожно приближалась ко мне. И я хватал их обоих, два теплых комочка, и обнимал. «Дети тебя заждались», — говорила мне мать моих детей, актриса. Однако после того как я пронаблюдал за (о ужас!) подобными же церемониями прихода в семью гостей, равно мужчин и женщин, я грустно подумал, что, по-видимому, мои дети не выделяют меня из этой толпы. Я еще один посетитель, носящий легкое для произношения ребенка имя «па-па».

Такие вот неуместные мысли посещают меня, пока я еду на заднем сидении автомобиля с водителями и охранниками, приходят мне, папе отделенных от меня детей. Я никогда себя не жалел и храбро додумывал неприятные мне гипотезы. Вот и сейчас додумываю. Ни фига мои дети не чувствуют, что я — загорелый, энергичный седовласый мужик — произвел их на свет, что в них моя экстраординарная кровь редчайшей IV группы, смешавшаяся с кровью их матери, будет виновна во всплесках их судьбы.

Ну конечно, постепенно окружающие посвятят их в историю их отца, враждебные мне люди расскажут враждебное, дружелюбные мне поведают им о моем таланте и достоинствах. Но это когда еще будет!

А сейчас по дорожкам дачи их бабушки в неуправляемом беспорядочном ритме движутся кудрявый светловолосый мальчик и еще более светловолосая крохотуля — девочка. Дети бессмысленны, конечно. Они не знают, куда сделают следующий шаг. Им лучший друг тот, кто кормит их и заботится, чтоб им было сухо и тепло. Это их бог. В данном случае это их мать, после матери — бабушка. Еще у них есть старшая сестра. А я, как демон, едва угадываюсь в облачных небесах их сознания, выжидая своего часа. Того времени, когда насыщение и «пипи-кака» станут рутиной, заработает в полную силу их разум, вот тут-то демон папа будет гипнотизировать и обессиливать их. Все станут неважны, неинтересны, кроме папы демона. Я жду с нетерпением этого времени. Потому что я хочу, чтобы они меня любили.

«Что, Лимоноф, твои соотечественники такие дохлые? Уже третий лидер помер… Вот наш Клемансо в 88 лет во время полового акта преставился… Французский мужчина — лучший в мире. А ваши — слабаки. Я всегда ошибочно представлял русских бородатыми великанами». Жерар Гасто, хромой фотограф агентства SIPA, ловил меня в объектив, щелкал затвором, но не забывал ранить мою национальную гордость. Разговор происходил в Париже в 1985 году. Умер Черненко, и советские поспешно хоронили его на Красной площади, сами стесняясь похорон. Ведь сколько можно, третий подряд… Брежнев, Андропов, Черненко. Генсеком стал молодой и неотесанный Горбачев.

Я тотчас отметил его деревенский выговор, обожающий взгляд, направленный на мегеру Тэтчер. По мне, Тэтчер не стоила внимания, буржуазная английская тетка с сумочкой. Безвкусная и стерильная, как все англичанки… Первое впечатление в большинстве случаев оказывается верным. Замеченные мною горбачевские качества позже и проявились во всем их блеске. Неотесанность выразилась в полном отсутствии знаний о со временном мире, и следствием этого стала неразумная внешняя государственная политика, а тщеславие привело его в объятия Тэтчер, потом Рейгана и Буша-старшего. Хитрые лощеные ребята льстили ставропольскому механизатору, у которого от их ядовитых похвал кружилась голова: «Я ли это, простой Мишка Горбачев, стою рядом с умными и великими владыками мира?!» Я уверен, что именно так расшифровывались в слова его взгляды украдкой, я видел по ящику, он на западных этих бросал. Бросал. Ну, они ему и напели, олуху ушастому, про общечеловеческие ценности, что Варшавский договор надо распустить, Германию — объединить, но не так, чтобы одна ГДР получилась, а так, чтобы все немцы под ФРГ оказались. Он так и сделал, как они ему внушали. Объединил.

Жерар Гасто — мой хромой друг, а не только фотограф, — упрекнул меня за объединение Германии.

— Зачем, Лимоноф, вы это сделали? Нам, французам, опять придется с «капустниками» воевать. И вам. Зачем?

Я сказал, что я тут ни при чем. Что мне самому не нравится вновь образовавшееся немецкое величие.

— Идиоты вы, русские, — сказал Жерар. Две трети французов, оказалось, думают так же, как Гасто. Потому что в декабре 1990 года опубликовали «зондаж» общественного мнения. Французы, вспомнив 1914 и 1939 годы, сказали: мы недовольны. «Капустников» теперь больше 80 миллионов. Опасно.

Дальше по приказу улыбчивого Горби КГБ стал устраивать бархатные революции в соцстранах. Быстро так бегали толпы через телеэкран, и страна за страной падали, как карточные домики. Режим за режимом. Вполне бескровно; только на родине графа Дракулы, в Румынии, на улицах стреляли и не смогли удержаться, чтобы не расстрелять влюбленную пару Чаушеску, Николае и Елену. Старый диктатор и его жена, впрочем, умерли достойно, чуть ли не держась за руки лежали на асфальте дворика, мертвые, но, видимо, влюбленные.

Потом дошла очередь до Югославии. Только объединившись, германцы немедленно поддержали деньгами и оружием отделение Хорватии и Словении. Я сам видел сбитый самолет с оружием, летевший из Австрии в 1991 году к хорватам. И еще один сбитый, с оружием, летевший из Венгрии. Своими глазами. Хорватских повстанцев стали обучать на бывших советских военных базах в Венгрии. Вот так, господин социал-демократ Горбачев! Военная база, как свято место, пуста не бывает. Если ушли советские, пришли противоположного лагеря военные. Эта и подобные истины в книгах есть. Нужно было лишь читать. «Книгу правителя области Шан», «Принц» Николо Макиавелли, Клаузевица и Мольтке и много чего другого. А не сидеть истуканом на тупых пленумах, переливая из пустого в порожнее.