Полученную селитру мы забрали следующим утром, из переработанных пяти пудов земли вышло от силы фунт с копейками необходимых кристаллов. Да и те смотрелись мутноватыми, явно их ещё требовалось чистить и чистить. Этим я намеревался заняться в Угличе, благо, что для меня строилась лабораторная изба на правобережье Волги. Строить помещение для опытов внутри кремля мне отсоветовал Ждан, всерьёз опасающийся пожара.

Следующим местом, где нам стоило побывать, оказалось село Девятково. Это было одно из крупнейших удельных сёл, в нём имелось шестнадцать дворов и церковь, ещё к нему тянулось почти два десятка деревушек из двух-трёх домов. Нашему приезду никто особо не обрадовался, крестьяне занимались обмолотом и веянием озимых. Этот посёлок мы посетили из-за того, что именно тут подати уплачивались обработкой десятинной княжеской пашни. Практически каждая деревушка в уделе имела свою собственную систему уплаты налогов — деньгами, натуральными продуктами для уплаты оброка или отработкой на владельца. В Девяткове крестьяне платили не много, но зато своими орудиями труда и тягловой силой пахали пашню, принадлежащую князю. Семена для сева, по обычаю, выделял владелец земли. Именно тут стоило попытаться внедрить новые сельскохозяйственные инструменты и агротехнические приёмы.

Первым делом местный тиун показал окружавшие село поля. Их насчитывалось несколько десятков, и практически в каждом наличествовала отведённая под княжеские нужды делянка. На мой взгляд, внедрить что-то новое на множестве полосок, находящихся иногда в нескольких верстах друг от друга, выглядело гораздо более сложным, чем на едином поле. Поэтому сельскому старосте и становому приказчику поручили выбрать подходящие по размерам одно-два поля. Чтобы сразу не озлоблять крестьян, из общественного пользования изымались самые худшие по качеству поля. Да и площадь новых нив решили сделать меньше, чем у ранее обрабатываемых на князя земель.

Оповещённые о нововведении сельчане радоваться не торопились. Они ожидали какого-нибудь подвоха, видимо, опасаться новшеств их заставляла народная традиция. Даже моё обещание предоставить в будущем свой сельхозинвентарь для обработки десятинной пашни восторгов не вызвало. Несколько оживило местных жителей предложение за плату собирать созревшие семена лугового клевера. Работа тут требовалась хоть и кропотливая, но лёгкая, её вполне можно было поручить детям, а платить я обещался довольно щедро.

Перед отъездом мне довелось увидеть молотьбу и веяние сжатой озимой ржи. Если выбивание колосьев связанными деревянными палками приводило к необходимому результату, хоть и с изрядными трудозатратами, то перекидывание зерна деревянными лопатами поперёк дующего ветра, на мой взгляд, являлось совершенно бесполезным. Мякина удалялась лишь десятикратным перебрасыванием, а избавиться таким образом от засорения семенами сорняков удавалось разве что чудом.

Ждан мои сомнения разделил.

— С пожжённых новин на посадку рожь брать следует, там сорных трав первый год совсем не водится. Токмо тут село старожильное, землица в округе добрая, вот пашенного леса и не хватает.

По возвращении в Углич нас ждали две неприятные новости — у Лошакова скончались жена с нерождённым ребёнком, да произошла авария на лесопильной мельнице. Одна из кованых пил разлетелась на куски, серьёзно ранив пильщика. Остальные работники, напуганные происшествием, разбежались с лесопилки.

Старшина плотников Никодим, разводя руками, объяснял:

— Мужички, как беда случилась, взволновались, мол, всё енто хитроумие токмо княжьими молитвами работает. Сидел де князь на городе, тока мелочь изламывалась. А съехал, так сразу бесы исхитрились, чуть не зашибли человека.

Надо признать, что уже укоренившаяся во мне привычка оставаться наедине с самим собой и размышлять о насущных проблемах, объясняя это молитвой, в народе и духовенстве находила полнейшее понимание и одобрение.

То, что было придумано, как единственный способ остаться надолго в уединении, превращалось в некий ритуал. Даже ближайшие помощники, могущие разбудить в любой час дня и ночи, входить и прерывать молитвы стеснялись. Кряхтя и кашляя за дверкой, они старались привлечь моё внимание, не желая вламываться и прерывать обращения к Богу, что являлось, по местным понятиям, крайним святотатством. Единственное, чем я не сумел овладеть, это искусством произносить молитвы автоматически, не загружая мозг. Пока я лишь мог выдавать невнятные бормотания, в которые, к счастью, никто не вслушивался.

Вызванный механик Савва доложил, что мелкие поломки происходили и раньше, нынешнее же происшествие — явная вина коваля. Кузнец Миронов в изготовлении брака также не признался, виня во всём криворуких пильщиков. Не найдя виноватых, мастера, наконец, пришли к согласию, обвинив во всём машину. На этом малом совете мы решили переделать лесопилку на вертикальные пилы, движимые маховиком.

Принесли мне на показ и образцы бутылей и колб, изготовленных в новой княжеской стеклодувной мастерской. Изделия выглядели весьма неказистыми, с мутным стеклом зеленоватого цвета, с какими-то внутренними вкраплениями и воздушными пузырьками. Мне опять пришлось осматривать производство, чтобы понять, как такое можно выплавить. Проехав на окраину города, стекольщиков мы нашли у печи, оканчивающих новую плавку. Стекло варилось в больших глиняных горшках, потом его выдували в изготовленные по моему указанию формы, а затем отжигали.

— Из чего варили сие стекло? — не поздоровавшись, начал я обвиняющим тоном задавать вопросы.

— И тебе здравствовать, княже. По обычаю, с песочка чистого, белого камня изветнаго, да с поташа, — степенно ответил мастер стекловарения, заманенный в Углич за большие деньги.

— Что ж такое мутное да вздутое? — Мне стало интересно, как он объяснит столь низкое качество несложного продукта.

— Для осветления нужно зоды да буры, иль камень немецкий серый,[132]нам того не доставлено, — с самым невозмутимым видом доложился стекольщик. — Чтобы свиров да пузырей не водилось, надобно варить подольше, да горшки снимать — помешивать, нам же поспешать твои люди велели.

Для демонстрации процесса мне вытащили из дровяной печи керамический тигель со стекольной массой. Она слегка побулькивал. Принюхавшись, я вроде бы даже издалека ощутил из ёмкости кисловатый, дымный запах. Пахнуть могло и от печки; для проверки вытащили горшок подальше на улицу, но аромат пожара никуда не пропал. Значит, выделялся из расплава либо углекислый, либо угарный газ. Потом мне вспомнился рассказ знакомых, что угарный газ абсолютно не пахнет, задыхаются от него люди совершенно незаметно.

— Чего тут нюхать — обычная вонь. Когда печь топят али камень на известь жгут, завсегда так тянет, — не понял моих скачков вокруг тигля один из подмастерьев стекольщика.

Вполне возможно, источником диоксида углерода являлся известняк, и я поинтересовался у стекловара: