Гельмольд почерпнул и славянскую форму названия города, как раз и были теми самыми «рассказами славянских старцев, хранящих в своей памяти все деяния язычников», на которые ссылался Гельмольд в рассказе о гамбургских/старигардских мучениках. Другими словами, оба сюжета, где Гельмольд ссылается на устный источник – о некогда могущественных старигардских князьях вместе со славянской формой названия города, как и рассказ о гамбургских/ ольденбургских мучениках, могли быть известны ему из ещё сохранявшихся в его время эпических преданий самих ободритов, хотя, в последнем случае, он и предпочёл попросту переписать рассказ о мучениках из хроники своего предшественника, а не пересказывать его заново своими словами. За независимость «Сказания» от хроники Гельмольда и восхождение обоих сюжетов к одному источнику может говорить и упоминание в «Сказании», наряду со Старигардом других славянских городов – Штеттина или Данцига. Сообщение «Сказания» о военном союзе славянских городов от Гамбурга до Штеттина или Данцига, также достаточно созвучно упоминанию из отрывка Гельмольда о том, что власть старигардских князей некогда простиралась на славянские земли восточнее Пены, но не восходит к нему напрямую. Также и имя языческого божества Свентебук неизвестно по другим источникам, но явно славянского происхождения и имеет прямые параллели в достоверных именах богов балтийских славян – Zuante-with, Zcerne-boch[9], что также может указывать на славянские предания в качестве источника.

Сохранение и популярность в славянской среде подобных героических сказаний о былом могуществе их языческих правителей действительно было бы вполне понятно и естественно на фоне их бедственного положения во времена Гельмольда, когда земли их были завоёваны, а сами они – теснимы из своих поселений немцами и принуждаемы к насильственному принятию христианства и уплате церковных налогов. Эти рассказы были известны и в церковной среде Гамбургского епископства, как это следует из замечания Адама. Причудливым образом, такие сказания могли быть одновременно популярны у обоих противостоящих друг другу сторон – славян-язычников и саксов-христиан. Убийство пытавшихся захватить их земли и разрушить языческие святыни христиан должно было восприниматься славянами героическими и справедливыми деяниями их правителей. Но, в силу диаметрально противоположного мировосприятия христиан и язычников, не менее героическим и достойным почтения казалось принятие мученической смерти от рук язычников их собратьями и самим христианам.

Потому нет ничего удивительного в том, что сами северо-саксонские священники стали носителями той части этих историй, где упоминались страдания мучеников и которая отвечала интересам и способствовала популярности их церкви. С упадком, а со временем и полным исчезновением славянского языка к XIV–XVI вв. северо-немецкие церкви и монастыри остались единственным местом сохранения этой информации. Потому, для возникновения данного сюжета в «Сказании» может быть два объяснения: либо автор рукописи XIV века был человеком учёным, очень внимательным и дотошным, так что переписывая рассказ Гельмольда, он заменил в нём название города на указанное Гельмольдом в совсем другом месте. Либо же эта информация попросту попала в «Сказание» из того же источника, из которого оно было известно Адаму и Гельмольду – из церковных преданий, гамбургского или нордальбингского происхождения или эпических преданий соседних с ними славян. Как показывает пример Ксантенских анналов, истории о христианских чудесах и мучениках быстро расходились по церквям Франкской империи и бережно хранились впоследствии в церковной среде на протяжении веков. Так, существовавшее во времена Адама в Гамбургском диоцезе предание о 60 гамбургских/старигардских мучениках и уже его в XI веке воспринимавшееся учёными людьми как «байка», было известно в Гамбурге и ещё порядка 3 столетий, пока Генрих Триббе не записал его там в XV веке.

Основываясь изначально на славянском эпосе или церковных преданиях раннего средневековья, в том виде, в котором «Сказание» было записано на рубеже XIV и XV вв., оно, конечно, уже впитало в себя множество самых разных сюжетов, популярных в Гамбурге и Саксонии в более поздние времена. Складывается впечатление, что, записывая его, оставшийся неизвестным автор попытался соединить все известные ему истории о бедах христиан в Гамбурге в одном рассказе. Но при этом можно выделить и два сюжета, не восходящих ни к традиции Эбсторфского монастыря, ни к устному преданию о 60 мучениках, ни к известным саксонским хроникам того времени. Будучи независимыми от них, эти сюжеты должны были восходить к каким-то собственно гамбургским народным или церковным преданиям позднего средневековья. Это – мотивы о занятом славянским князем-язычником уже христианском Гамбурге и христианском чуде, увиденном язычниками в Старигарде и способствовавшем освобождению христиан и установлению христианства в Гамбурге (но не в самом Старигарде). Время действия определяется либо временами Людвига I, в чём можно усмотреть влияние эбсторфской традиции, либо временами Людвига II. Гамбургская традиция связывает правление в Гамбурге славянского князя с неким периодом притеснения славянами-язычниками христиан по всей Нордальбингии и заканчиваться освобождением Гамбурга Людвигом I или II и принятием славянским князем христианства. Переданные в этом сюжете имена Баруха и Херины неизвестны по другим источникам и, таким образом, также должны были восходить к этому же гамбургскому мотиву. При этом оба имени не характерны для немцев и, скорее всего, одно из действительно было славянским – к примеру, исходной славянкой формой имени жены гамбургского князя могло быть Ярина. Имя Баруха скорее всего стало результатом замены переписчиком «Сказания» незнакомого ему славянского имени по фонетическому сходству на более известное библейское имя Барух, хорошо подходящее для «нехристя». Судя по тому, что другие, собранные в гамбургском Сказании мотивы, не были придуманы записавшим его автором, но источники их можно установить в гамбургских церковных преданиях или почерпнутых автором из современных ему хроник, нет оснований подозревать «выдумку» им и выделенного выше гамбургского мотива, очевидно, также восходившего к одному из средневековых гамбургских городских или церковных преданий. Потому, имеет все основания и попытка определения исторического события, ставшего его основой.

Ввиду того, что некоторые детали Сказания могли восходить к описаниям Адама и Гельмольда языческих восстаний и разрушений Гамбурга в 983 и 1066 годах, стоит обратить на это более пристальное внимание. Оба хрониста неоднократно называют имена славянских князей, стоявших во главе этих восстаний – это Мечислав/Мстислав/Мечидраг и Мстивой (983) и Круто (1066). И, если первый вариант можно сразу исключить из-за сильного различия в именах, то предположение о происхождении Baruth (Х. Хартхаузен указывал на возможность такого прочтения в некоторых списках ввиду схожести рукописных c и t в готическом шрифте) из Cruto, как и имени его жены Herina из Slavina, хоть и сложно объяснить простой опиской, тем не менее имеет право на существование. Ещё более вероятным при этом кажется и другой вариант.