Ахмед не хвастал, говоря, что никто не мог сломить его дух побоями в вонючей тюрьме. Он стал еще более дерзким и непокорным. Он говорит, что хочет, и делает, что нравится. По словам Ираджа, он открыто критикует школьное начальство, особенно господина Горджи, нашего бывшего жалкого учителя Закона Божьего, превратившегося в одержимого директора школы.

— Он фашист, — во всеуслышание объявил Ахмед неделю назад на школьной площадке, когда директор стоял всего в нескольких метрах от него.

— Кто фашист, Ахмед? — спросил тот.

— Муссолини, сэр. Муссолини был фашистом. Иди Амин — фашист. На свете много фашистов, сэр. Целая куча фашистов!

Взглянув на свои четки, господин Горджи произнес молитву и удалился.

— И ты — фашист, — прошептал Ахмед.

Директор обернулся и посмотрел на Ахмеда, но тот улыбнулся, словно говоря, что совсем не боится его гнева.

— Ну что он может мне сделать? — спросил Ахмед у Фахимех, обеспокоенной тем, что он заходит чересчур далеко.

— Сделает тебе какую-нибудь гадость, милый, — сказала Фахимех, упрашивая меня урезонить Ахмеда. — Ведь правда? Пожалуйста, скажи ему, чтобы перестал делать глупости.

Как-то господин Горджи сказал Ахмеду, что ему следует постричься.

— Мой парикмахер уехал в отпуск, — огрызнулся он.

— Правда? И куда?

— В Афганистан. Знаете, он наркоторговец!

Ахмеду показалось, будто Горджи хотел ударить его по лицу.

— Длина моих волос — не его дело, как ты считаешь? Кем вообразил себя этот сукин сын? Он — подопытный урод. Не ты ли говорил мне однажды, что фашисты — подопытные уроды?

— Нет, — ответил я, — мы с тобой разговаривали об анархизме, а не о фашизме.

— Ну ладно. Должно быть, я где-то об этом прочитал. Фашисты — подопытные уроды. Это будет определением фашизма в словаре.

Фахимех умоляла его остановиться.

— Ты ведь не выиграешь войну с директором — зачем же это делать?

— Потому что я ненавижу сукина сына, — сказал тогда Ахмед.

Ненависть Ахмеда к господину Горджи дорогого ему стоит. На следующий день он приходит домой с побритой головой. Директор пригласил в школу парикмахера и заставил Ахмеда постричься в присутствии изумленных учеников и учителей.

— Он вышагивал по двору и пялился на парней, которые собрались вокруг нас, говоря им, что он в школе главный авторитет и его решения и распоряжения не должны ставиться под сомнение.

Удрученный взгляд друга и его подавленный голос подсказывают мне, что пережитое унижение ему нелегко дается.

— Ты сопротивлялся? — спрашиваю я.

— Нет, — отвечает он. — Так или иначе, я бы проиграл. Нет смысла бороться с влиятельными людьми, потому что проиграешь. Нужно дождаться подходящего момента и нанести ответный удар, чтобы свести счеты.

— Сочувствую, — говорю я.

Через несколько минут к нам подходит Фахимех. Она потрясенно смотрит на его голову.

— Что ты с собой сделал? — спрашивает она.

— Меня постриг Горджи, — выдавливая из себя усмешку, отвечает Ахмед.

— Как это?

— Ножницами! — раздраженно отвечает Ахмед.

Фахимех с трудом сдерживает смех.

— Ты не ударил его? — спрашивает она.

— Нет, — хмурится он, — но надо было.

— Ну, я рада, что до этого не дошло, — говорит Фахимех. — Ты сказал что-нибудь?

— Угу, когда парикмахер закончил, я посмотрел в зеркало и спросил, нельзя ли немного приподнять бачки.

Фахимех хихикает, прикрыв рот ладонью. Ахмед с удивлением смотрит на нее.

— Прости, но у тебя действительно смешной вид! — расхохотавшись, говорит она.

Он таращит на меня глаза.

— Она смеется!

Я, пряча усмешку, театрально пожимаю плечами.

— Она насмехается надо мной! — говорит он.

— Нет, нет, нет, — успокаивает его Фахимех, но разражается громким безудержным смехом. — Я думаю, ты по-настоящему хорошенький.

— Ты правда хорошенький, — подтверждаю я.

— Да? — переспрашивает он. — Серьезно? Насколько хорошенький?

— Очень, очень хорошенький, — говорит Фахимех.

Он снова поворачивается ко мне, и я со всей серьезностью киваю.

— Угу, ты прав, — гордо расхаживая вокруг, говорит он. — Мы назовем это «стрижкой Ахмеда» и будем бесплатно стричь парней из нашего переулка. Но только из нашего! Все остальные должны будут платить.

Он смотрит на меня.

— Эй, ты будешь моим первым клиентом!

Он убегает в дом и возвращается с ножницами, а потом начинает гоняться за мной по двору под хохот Фахимех.

— Иди сюда, сукин сын! — вопит он. — Приказываю тебе постричься! Ты ослушался моего высочайшего повеления? Как ты посмел? Ты чертов сукин сын!

В последующие дни Ахмед всеми силами пытается избегать господина Горджи. Зная его, я предполагаю, что он разрабатывает план атаки. Господин Горджи, в свою очередь, появляется почти на всех уроках Ахмеда, усаживается в заднем ряду и наблюдает за учителями и учениками.

— Вчера Горджи приходил на урок геометрии к господину Бана, — рассказывает Ахмед. — С той минуты, как он вошел, я понял: что-то не так. Все ребята тоже об этом догадывались. Все сидели за партами ровно и ждали, на чью голову опустится топор. Но я-то знал. Горджи подошел к господину Бана и прошептал ему что-то на ухо, потом направился к задним рядам, откуда ему хорошо всех видно. Не похоже было, чтобы господин Бана обрадовался просьбе директора. Переминаясь с ноги на ногу, он нервно взглянул на господина Горджи, потом стал вышагивать взад-вперед перед доской и наконец шепотом произнес мое имя и вызвал меня к доске. Бана попросил меня доказать теорему, которую я в глаза не видел.

Ахмед дотрагивается до бритой головы и опускает взгляд на носки ботинок.

— Что произошло дальше? — спрашиваю я.

— Конечно, я не смог ее доказать. Так что он поставил мне двойку, а господин Горджи вышел из класса с довольной миной.

— Мне жаль, милый, — говорит Фахимех.

— Помнишь, как сильно мы ненавидели господина Бана? — обращается он ко мне. — Теперь мы все его любим. Не странно ли это? По сравнению с Горджи все прочие кажутся хорошими. Это похоже на то, когда у тебя болит в нескольких местах. Чувствуешь только самую сильную боль.

Потом он, покачав головой, говорит с глубоким вздохом:

— В сравнении с этим фанатиком деспоты прошлого сойдут за милосердных ангелов. Как все это нелепо!