Статьи Кропоткина на эту тему и особенно книга «Взаимная помощь. Фактор эволюции», вышедшая впервые в Лондоне, а потом во многих других городах Европы, Азии и Америки, стали очень популярными. Теория русского изгнанника обратила на себя внимание европейской и мировой общественности гуманностью, оптимизмом, надеждой на лучшее будущее человечества. Знаменитый анархист, пропагандист социальной революции, выдвинул на первое место отношения сотрудничества, солидарности и взаимопомощи между людьми — совсем по-евангельски, по-христиански. Не такое ли понимание идей Кропоткина привело английского писателя Оскара Уайльда к сравнению русского философа-анархиста с «белым Христом»?

Но Кропоткин отрицал божественное происхождение нравственности. Ведь даже, если существует некая высшая управляющая вселенной сила, что он допускал в юности — это можно понять из его переписки с братом, — у человека нет с этой силой прямого контакта; он происходит только через посредство природы. В природном происхождении нравственности он был убежден до конца. Впрочем, помимо инстинктов общительности, солидарности и взаимопомощи коренятся в человеке и другие, о которых Кропоткин предпочитает умалчивать. Один из них — инстинкт стремления к власти. Формируется он, видимо, в условиях семьи, где воспитание детей начинается с внушения необходимости слушаться родителей, подчиняться. Когда это переносится на взрослых людей, на народные массы, формируются соответствующие системы государственного правления.

Михаил Бакунин говорил: «Нет ничего более опасного для личной нравственности человека, чем привычка повелевать». Последователи Кропоткина, его ученики и продолжатели внесли некоторые уточнения в его теоретические положения. Известный деятель Коммунистического интернационала Даниил Новомирский (Д. И. Кирилловский), в отличие от Маркса, считал, что власть предшествовала собственности. Именно инстинкт власти побужу наиболее агрессивных людей захватывать собственность, отнимать ее у других. Потом уже появилась надобность в специальной системе защиты собственности: создается государство с «классом организаторов-бюрократов», с армией и полицией.

Опыт XX века («века-волкодава», по выражению и. Мандельштама) показал, как длительное воздействие тоталитарного режима удивительным образом приводит к умалению, а то и к полному исчезновению совести в человеке. А ее Кропоткин считал основой нравственности. Коллективное сознание подавляет индивидуальность. Оно учит отдельную личность тому, чтобы, с одной стороны, быть, как все, не выделяться, а с другой — ориентироваться на наиболее успешных, которые быстрее других идут к своим целям, не всегда считаясь с теми, кто рядом. Само понятие взаимопомощи исчезает, подменяется противопоставлением сильного слабому, активного пассивному, бездумно-убежденного сомневающемуся.

Многое увидел бы и понял, а может быть, и переосмыслил Петр Алексеевич Кропоткин, проживи он чуть больше в XX веке. Но он застал только первые два его десятилетия, хотя и они дали достаточно материала для размышления.

Родившийся еще в первой половине XIX столетия, встречая век XX, Кропоткин с оптимизмом, хотя и не без тревоги, смотрел в будущее. Он верил в то, что Россия станет следующей после искренне любимой им Франции страной великой социальной революции, которая коренным образом изменит ход исторического развития всего человечества. Видя в ней главную ее составляющую — гуманистическую, — он понимал, что эта революция, как и все предыдущие, не выполнит всех поставленных ею задач. Они будут решаться в ходе последующей эволюции на протяжении десятилетий, а возможно, и целого столетия. Но если повторятся ошибки Великой французской революции, к власти придет одна партия (он имел в виду конкретно российских социал-демократов) и, подавляя другие партии и народную инициативу, займется укреплением государства, как бы оно ни было названо, неизбежным станет восстановление самодержавия в худшем его виде. Прошло менее двух десятилетий нового века, и стало ясно, что пророчество сбывается, причем даже Кропоткин не сразу поверил в это.

В самом конце XIX века и в первые годы XX века Кропоткин, как всегда, очень много работал. Одновременно с исследованием исторической роли государства, взаимоотношений современной науки и анархической идеи, истории Великой французской революции он всерьез взялся за изучение биологии. Его кабинет в Брайтоне был буквально завален научной литературой. Публиковались его «биологические этюды», посвященные влиянию окружающей среды на растения и животных, проблемам наследственности, биоразнообразия, в которых выдающийся русский биолог академик М. А. Мензбир «отметил строгую научность как по методу, так и по обилию собранного в них материала». Наконец появляются его статьи в «Nineteenth Century», развивающие представления о взаимопомощи как более важном факторе эволюции, чем борьба за существование.

Разработкой темы «взаимная помощь» Кропоткин занимался на рубеже двух веков. А кроме того, он усиленно работал над рукописью большой книги «История Великой Французской революции», которую целиком писал по-французски, и одновременно — над английской рукописью лекций по истории русской литературы, прочитанных в Бостоне. В те же годы он работал над своими мемуарами, которые под названием «Записки революционера» разошлись по всему миру, изданные на разных языках. Все эти книги (плюс главная книга «Этика») готовились к изданию на рубеже двух веков. Эта работа шла на фоне непрекращающихся поездок с лекциями по городам Британских островов, приемов посетителей, переписки, революционных событий 1905 года в России, споров с марксистами, попыток вернуться на родину, постоянно ухудшающегося здоровья… И обо всем этом он сообщает в Париж Марии Гольдсмит, своей постоянной корреспондентке, переводчице и другу. Вот только несколько цитат из писем П. А. Кропоткина М. И. Гольдсмит, написанных в 1897–1912 годах:

14 декабря 1898 г.

«Каждый месяц надо поставлять главу мемуаров, страниц шестнадцать… Я пишу по-русски вполне, потом сокращенно по-английски, и это будет решительно все время, настолько, что вот ничего не могу делать — так устал. Нет физической возможности взяться за новое дело…»

28 декабря 1900 г.

«Страшно работаю — это одно мое оправдание… Вчера было собрание русское — 75-летие 14-[го] декабря. Все было очень хорошо. Но ввязался плюгавенький марксида и пошел: буржуа, либералы и все то движение 70-х гг. было буржуазным], и Кравчинский был мальчишка… В былые времена тут был один шпион, также „срывал собранья“. Право — марксида не лучше распорядился. Всем до того тошно стало… Я до пяти не спал: просто боль чувствуешь за этих недоумков; а их чуть не целое поколение! И не со вчерашнего дня эта болезнь: я ее переживаю с 70-х годов…»