приток дезертирской массы из Петрограда, отметил: «…не успеешь их только что послать туда, как они опять же появляются у себя дома»[1133]. Сами УКД зачастую не телеграфировали на пересадочные станции о планируемом прибытии партий дезертиров, там не успевали подготовить вагоны, и дезертиров вынуждены были подсаживать к обычным пассажирам. При этом в пути следования выход из поезда для них был практически свободным.

Трудно углядеть однозначные тенденции в динамике по дезертировавшим из маршевых рот в годы Гражданской войны. Мы располагаем лишь обобщенными средними данными по стране, затишья на одних фронтах сопровождались массовой и максимально скорой, со всеми вытекающими последствиями, посылкой пополнений в другие регионы. В 1919 г. вследствие общей неподготовленности дела отправки в период наивысшего накала Гражданской войны утечки из эшелонов были максимальными. По данным С. П. Оликова, после среднемайских 12 % они достигли минимума во второй половине июня (менее 6 %) и к осени обнаружили заметный рост: почти 15 % во второй половине сентября, 21 % за 20-е числа октября. Далее последовал новый спад. Советский исследователь П. Дмитриев, сообщая о сотнях тысячах дезертиров, отправленных в Красную армию по результатам добровольных явок и последующих облавах лета 1919 г., делает характерную сноску: «Следует отметить, что часть этих пополнений до фронта не дошла»[1134]. Понятные цензурные ограничения не позволили данному военному историку, активно использующему архивные материалы, указать, сколь велика была эта «часть».

Относительная стабилизация фронтов зимой 1919/1920 г. дала свой эффект, но он нивелировался тяжелыми условиями следования в зимнее время. Первые десять дней апреля 1920 г. дали утечку более 17 % состава маршевых рот. Данные на июнь – июль того же года колебались в пределах 8-12 %[1135]. Ближе к зиме стало очевидно повторение картины 1919 г. В одной из еженедельных сводок секретного отдела ВЧК за октябрь 1920 г. читаем: «В настоящее время при наступлении холодов, вследствие недостатка обмундирования и одежды значительно увеличилось дезертирство из западных частей. Дезертирство из эшелонов за время с 20 сентября по 1 октября достигло 14,7 %, а с 1 по 10 октября – 17 %»[1136]. Сходство с 1919 г. дополняет тот факт, что вышеприведенная выписка практически дословно повторяет еженедельную сводку секретного отдела ВЧК за октябрь, но 1919 г.![1137] Аргументация не изменилась, проблема не решена. На 1920 г. главной причиной больших утечек в пути следования в регионе указывалось «отсутствие всякого содействия начэшелонов со стороны Желдор-администрации и комендантов станций», что было все же фактором субъективным[1138].

1921 г. стал первым годом обуздания массового дезертирства в Красной армии. Проблема по-прежнему стояла очень остро, но решать ее приходилось уже в новых условиях завершения Гражданской войны и перехода к нэпу. 25 октября 1921 г. Л. Д. Троцкий отмечал в своем выступлении, что окончание активной фазы Гражданской войны станет новым вызовом и в дезертирском вопросе, так как «в период мира красноармеец будет более чувствителен к скверной казарме, плохой пище и проч<ее>»[1139]. Прекращение масштабных боевых действий и отход от «чрезвычайщины» неминуемо должны были вызвать в Красной армии расслабленность и желание отдохнуть от непрерывной войны, ведь вот он – мир! Еще в начале 1920 г., когда 7-я армия была переведена на положение трудовой армии, в красноармейской среде пропало ощущение необходимости нести тяжелейшую службу в новом качестве после разгрома врага. Это, совпав с началом весенних полевых работ, сделало неизбежной новую волну дезертирства. Р. А. Муклевич отметил, что дезертирство в частях резко возрастало не в моменты активных боевых действий, а именно в периоды затишья[1140].

В 1918–1920 гг. большинство дезертиров составляли семейные красноармейцы старших возрастов, в конце 1920 – 1921 г. активно росла доля молодых. ЦКД в телеграмме в Петроградскую ГКД от 13 января 1921 г. требовала сосредоточить все силы на предупреждении дезертирства младших возрастов, на изъятии их из тыла. Необходимо было провести кампанию по немедленной передаче в армию военнообязанных «молодых годов». Наряду с этим важно было не допустить массового самовольного ухода (самодемобилизации) по домам красноармейцев старшего возраста. Взаимосвязь демобилизационных настроений и массового дезертирства на примере развала армии 1917 г. была для руководителей советского государства очевидной. Агитация велась с упором на то, что и после увольнения старших возрастов самовольно ушедшие будут считаться дезертирами с применением к ним всех положенных репрессий. На практике они обязаны были явиться и встать на учет, причем аресту таковые не подлежали, а лишь подверглись «личным и имущественным взысканиям». Нежелание вставать на учет подкреплялось слухами: «Солдат в Петрограде распускают, а сами говорят, что летом потеплее будет, так опять война начнется, набор будет, и никто не пойдет защищать Советск<ую> власть»[1141]. VIII Всероссийский съезд Советов 23 декабря 1920 г. издал правительственное сообщение «О сокращении армии», в котором было заявлено, что «только полная и безусловная явка военнообязанных младших возрастов категорий даст возможность освободить старшие возрасты»[1142].

На X съезде РКП(б) В. И. Ленин признал, что демобилизация армии дала в тылу «повстанческий элемент в невероятном количестве». По словам главы партии и советского правительства, их нельзя было считать врагами народа, а необходимо легализовывать и выводить из тени, превращать в нормальных тружеников[1143]. Интересно, что факт дезертирства отнюдь не ставил крест на дальнейшей карьере, уж слишком большая человеческая масса прошла через это. Для примера назовем советского военачальника, Героя Советского Союза (посмертно), а в годы Гражданской войны дезертира-рецидивиста М. И. Зиньковича (1900-1943). Он в мае 1919 г. был призван в ряды Красной армии, но вскоре после прибытия к месту службы бежал домой. В августе был возвращен в армию и через два месяца повторно дезертировал[1144].

В годы Гражданской войны массовое дезертирство «…являлось свидетельством того, что личные интересы (впервые в российской истории в столь массовом масштабе) становились гораздо выше официально проводимых государственных». Тем более что «государств» («сторон», «правд») в этой войне было как минимум два. Жажда выжить охватывала тех, кому «были неясны цели войны, и было все равно, за кого сражаться, лишь бы не сражаться»[1145]. Исследователь В. В. Лапин в статье о дезертирах XIX в. привел понятие «приватизация войны»: война «…до такой степени становится частным делом, что позволяет отдельным личностям выбирать свой особый путь», исход войны, ее цели практически теряли значение[1146].

3.2. «Богом санкционированное дезертирство»

Отдельно нужно рассмотреть вопрос религиозных (или лжерелигиозных) мотивов уклонения от службы или прямого дезертирства. Узаконение освобождения от воинской повинности по причинам религиозных убеждений или велению совести в Советской России хронологически совпало с наивысшим накалом Гражданской войны и разгулом массового дезертирства при резком количественном росте