— Садись, — сказала Кутунда, указывая на пластмассовый, как в зале ожидания аэропортов, стул, а сама садясь в обтянутое атласом кресло эпохи Людовика XVI с овальной спинкой.

— Я работал в этом нефтяном городе на хребте...

— Мы называем его Эллелу, — сказала она. — За неимением лучшего имени.

— ...и когда мне удалось отложить немного денег, я, голосуя на дорогах, вернулся в Истиклаль.

— Ты видел новую библиотеку?

— Я наблюдал, как туда без конца закачивали цемент. Я вот думаю, не треснут ли эти крылья, висящие на тросах, когда задует харматтан. Как тебе известно, ближе к экватору сила притяжения возрастает. Или ты все еще сомневаешься, что Земля круглая?

— У нас есть эксперты, чтобы беспокоиться об этом, — торжественно объявила она.

— Когда я был у власти, я обнаружил, что экспертам нельзя доверять. И по простой причине: в противоположность тиранам они не обманывают себя, считая, что они — неразрывная часть этой страны, этого народа. А тиран под влиянием этого обмана воспринимает все как личное. Эксперт же так не думает. Поэтому он ни в чем не виноват. И если мост рухнул и война проиграна, он тут ни при чем. Его знания остались при нем. Так же и в отношении библиотеки, но это применимо и ко многому другому... я тебе не наскучил? Ты ведь рассказывала такие забавные истории в кювете!.. Так вот, люди думают: раз штука такая большая, значит, в нее вложено много разумных мыслей. Это неправда. Большая идея может быть скорее неверна, чем маленькая, потому что масштаб — это вещь неорганическая. Великая китайская стена, например, чрезвычайно глупое сооружение. Два величайших феномена в нынешнем мире — это маоизм и американское телевидение, и оба чрезвычайно глупы.

— В таком случае тебе приятно будет узнать, что библиотека Брайля не будет больше названа именем твоего патрона короля Эдуму. Микаэлис Эзана предложил назвать это здание Центром по трансвизуальному изучению Корана имени Дональда Икс Гиббса — в качестве свадебного подарка своей новой жене, быстро акклиматизировавшейся вдове Гиббса.

— Красивый подарок к такому обреченному на неудачу бракосочетанию, — сказал нищий. — И вполне подходящий памятник этому пресному дьяволу, который в своей расистской слепоте пытался сбросить химические кашки и сорго для скота в желудки наших детей.

— Она просила о другом подарке — и ей было в этом отказано: она просила подарить ей твою голову в корзинке. Она хотела, чтобы ты был назван врагом народа, найден и предан суду. Мы на это не пошли. Мы хотим, наоборот, чтобы твое имя почитали, особенно школьники.

— Но ведь существует освященная веками традиция почитания королей-преступников — от Нерона до султанов, от Ивана Грозного до нашего вредного Эдуму. Страна начинает испытывать извращенную гордость в зле, которое она смогла поддержать, в плохом управлении, которое она сумела пережить. Слишком много ты металась, дорогая Кутунда, однако, несмотря на все твои чины и сверкающие наряды, ты по-прежнему сохранила застенчивость, выражающуюся в отводе глаз забрызганной грязью, лишенной своего племени девчонки. Кстати, о глазах: как это твои глаза изменили цвет?

— Это контактные линзы, если уж тебе так хочется знать. Они у меня в глазах уже шестнадцать часов, и стало больно.

— Так вынь их, — приказал он. — И скажи моему преемнику — забыл, как его зовут, — что в анналах истории умеренность записывается невидимыми чернилами.

— Я не уверена, — сказала она и, умолкнув, раздвинула пальцами одной руки веки, так что одна линза выпала на ладонь другой руки, и посмотрела на него разноцветными глазами, — что тебе следует говорить со мной об этом.

Словно слетел щиток от ветра, и в асимметрии ее глаз появилась пикассовская диспропорция, которая, показалось ему, пронизала атмосферу всей комнаты. Кутунда нагнула голову и вынула вторую линзу, а потом достала на ощупь из кармана халата занятную капсулу с выпуклыми концами для линз, поскольку их так же трудно найти, как старинные кушитские зеркальные монеты, если они упадут.

Эллелу спросил:

— Почему ты решила сделать себе голубые глаза? Вся красота их в том, что они карие.

— У Дорфу слабость к туарегским женщинам, хотя туареги — это пережиток, они скоро станут оседлыми согласно планам правительства, будут жить в поселках и заниматься прибыльным трудом — выращивать земляные орехи и работать в легкой промышленности.

— Дорфу. А ты знаешь, что это слово на языке салю означает также оцепенение, в которое впадает рептилия, проглотив слишком много еды? Матери, укачивая младенцев, бормочут: «Дорфу, дорфу...»

Кутунда поморгала, прогоняя слезы, и вновь обрела высокомерие, положенное члену кабинета министров.

— Это правда: в противоположность своему предшественнику он не суетится. Ты получил удовольствие от этих месяцев странствий после своей отставки?

— Я был неописуемо счастлив, — сказал ей Эллелу. — Сырая погода приводит меня в восторг, как и каждого гражданина, патриота Куша. Но я испытал также в этом городе Эллелувиле радость другого рода, боюсь, чуждую как могущественным, так и беспомощным людям нашего континента. А в Истиклале, к моему удивлению, я почувствовал особенно большую радость. Я в самом деле думаю теперь, что радость — естественное состояние человека, а поскольку люди сконцентрированы в городах, то и чувство это возрастает соответственно, и что в Коране правильно приуменьшено значение трагического, за исключением трагедий неверных, которые в любом случае хищники и тени.

— Если ты так счастлив, зачем же ты искал меня, рискуя жизнью? Моя охрана научена стрелять на поражение — фанатики-террористы только это и умеют делать. Обычных преступников можно уговорить и только ранить. Брат Опуку возглавляет теперь новое министерство дисциплины. Он возродил crapaudine[72], который существовал во времена Иностранного легиона.

Без искусственно-голубых линз лицо Кутунды стало мягче — глаза собольего цвета с золотыми и песочными искорками, широкое плоское лицо женщины племени capa, особенно широкое в скулах, рот, чьи губы казались желобком для множества маленьких белых горошин, коричневые веснушки на темных щеках, мокрые на вид пряди волос, спускавшиеся на щеки, невзирая на строгий костюм особы, облеченной властью, весь ее прелестный вид порочной женщины. Я представил себе ее бедра и ягодицы, эту перекатывающуюся от тяжести плоть под складками ее блестящего царственного халата, и чреслам моим стало сладко. Слишком долго я был целомудрен. И я сказал:

— Дорогой мой министр внутренних дел и защитник женских прав, разрешите подать вам три петиции. Первая петиция: не пожелаете ли вы выйти за меня сейчас замуж? В разрешенном мне квартете жен образовалось несколько вакансий.

— Эта петиция поступила слишком поздно. Я обвенчана с государством и с идеалами исламского марксизма, лишенного безответственного авантюризма и романтического индивидуализма. Дорфу ласково объяснил мне, что мы, он и я, не должны вступать в брак. Мы будем стоять отдельно и на равных, являясь живыми примерами для мужчин и женщин Куша. Мы уподобимся героическим статуям из песчаника фараона и его сестры-невесты, а не той мешанине, какую создал Роден в своей скульптуре «Поцелуй».