— Что-о? Вы слышали? — Ева испуганно завертела головой. — На три тысячи восемьдесят пятый?.. — Потом подавленно добавила: — Он жонглирует стальными пиками, и мне придется подчиниться, да?

— Продолжай! — Глеб испытывал почти экстаз. Теперь перед ним лежала та, вторая, только притихшая. Поделом тебе, дрянь!

— Я… пью виски с водкой, глотая таблетку за таблеткой… и снова запиваю смертельным пойлом… и опять таблетки. Мне плохо. Мутит. Озноб… я перестаю что-либо чувствовать… Кислород прекращает поступать в легкие, и я, кажется…

— Хорошо, Ева, — он старался не выдавать своего возбуждения, — рассказывай дальше.

— Я невидимая личинка, прилепившаяся ко дну глубокой карстовой пещеры. Покой и ровная радость…

Она снова превратилась в его пациентку, и ему стало скучно.

— Вокруг безмолвные мертвые сталактиты. Мы привыкаем друг к другу. Когда я наконец погибну, рядом не окажется никого, только скучные натечные образования. Гармония сосуществования и вечный покой… — Она замолчала, растягивая пересохшие губы в улыбке.

— Что с тобой? Не молчи, говори.

— О, опять этот фавн. Он будит меня, предупреждая, что я умерла лишь в первый раз, а впереди… — она запнулась, — а впереди у нас еще три тысячи восемьдесят четыре… Я постепенно прихожу в себя. Уродливые создания скачут вокруг моего несчастного холодного тела, а ненавистный фальцет кричит в огромный микрофон: «Достопочтимые ПадонГГи!.. Ур-р-роды и Ур-р-родки! Встречаем долгожданную баронессу Еву… Приготовили украшения и… трижды… Туш…»

@

— Вы постепенно и мягко выходите из дискомфортного состояния. Вы слушаете меня… слушаете и выполняете мои пожелания. Во всем теле появляются ощущения спокойствия и тишины, дыхание постепенно восстанавливается, становится ровным и спокойным, сердце бьется ритмично, мысли исчезают, становятся вялыми, их меньше и меньше, почти нет. Все путается, стирается и исчезает. Вам становится все приятнее и приятнее. Вы больше не думаете ни о чем, ничто вас не пугает… Вы ничего не знаете и не видите. Слышите только что-то невнятное и будто бы издалека… Сон… Сон… Вы спите…

Кошка.

— Расскажи мне, где ты сейчас?

— Я кошка, полуголодная и замерзшая, трусь о продавленную ступеньку старого крыльца и зову хозяйку этого прекрасного домика. Но помощь не приму, если только молоко, которое возвращает к жизни. Я вижу, как открывается дверь дряхлой веранды. На пороге стоит женщина, закутанная в толстый шерстяной платок. Меня обдает спасительной струей теплого воздуха. Женщина тяжело спускается со ступенек и направляется в глубину двора. В руке у нее ведро. Я еще в прошлый раз заметила — она выходит на улицу по нескольку раз на день. Не понимаю, зачем человеку столько воды… Я стрелой влетаю на веранду, а потом в комнату. Спасение. Женщина возвращается и наливает мне молока в неглубокую удобную миску, а потом крошит хлеб. Урчу от удовольствия… Я почти уверена, что, кроме молока и хлеба, у нее ничего нет. С охотой принимаю ее угощение. Она смотрит на меня грустными глазами и что-то говорит вполголоса, качая головой. Я не понимаю ее языка. Знаю только, что ничего плохого она не сделает, если, конечно, не полезет гладить. Но этого не случится и в этот раз… Когда я пришла к ней впервые, она попыталась меня приласкать. Но я никогда никому этого не разрешаю, потому что знаю — за лаской последуют побои… Это закон.

Я жадно пью молоко и ем размякший хлеб… Сегодня хлеб серый и кислый. Видимо, дела у нее не очень. Но выбирать не приходится. Она сидит напротив и смотрит, как я ем. У нее кошачьи глаза. Она сама кошка. Просто не знает об этом. Странная. Я заползаю под круглую черную печку, скручиваюсь в клубок и засыпаю. Блаженство…

Меня будит чувство тревоги. Я протискиваюсь в полуоткрытую дверь. Женщина сидит перед светящимся окном и плачет, тихонько всхлипывая. Я не могу ничем ей помочь, разве что… дать себя погладить… Ее это успокоит. Она ласково сажает меня на колени и начинает проводит ладонью по спине. Я испытываю отвращение до дрожи. Как же все-таки отвратительны человеческие руки! Она продолжает что-то шептать. Ее голос успокаивает меня. Я начинаю верить ей и перестаю дрожать. Утром я ухожу, чтобы вернуться через несколько дней.

Тяжелыми хлопьями валит снег на мертвую белую землю. Я голодна и очень устала. Знакомая калитка… Я зову ее. Сначала, как обычно, потом долго и отчаянно. Но в окнах нет света. Под толстым слоем снега пропали крыльцо и дорожка в глубь двора. И я вдруг отчетливо понимаю, что ее тоже больше нет. Нет и не будет. А значит, не будет и меня.

@

— Вы постепенно и спокойно возвращаетесь в состояние сна. Слушаете меня и выполняете мои пожелания. Вы слушаете только меня. Во всем теле появляются ощущения покоя, тепла и тишины. Дыхание постепенно восстанавливается, становится спокойным, ровным, сердце бьется ритмично, мысли исчезают, их меньше и меньше… их почти нет. Все путается, стирается, забывается и исчезает. Вы обо всем забываете… Вы забыли обо всем. Вам становится все приятнее и приятнее. Вы больше не думаете ни о чем, и ничто вас не пугает. Вы ничего не знаете. Вы не видите ничего. Слышите только что-то невнятное и откуда-то издалека… Сон… Сон… Вы спите…

Человек.

— Откуда ты черпаешь силы?

— Я сильна своей верой. Верой дофину и Франции.

— Где ты? Рассказывай подробно. Не торопись.

— Меня раздевают какие-то женщины в монашеской одежде, и сама леди Бедфорд освидетельствует мою девственность. Больно и холодно. Низ живота сводят судороги. Горячо только лицу. Я обязана доказать свою чистоту, чистоту тела и чистоту помыслов.

— Рассказывай все… Дальше!..

— Сегодня, в теплый весенний день, меня привели к святым отцам на трибунал. Несколько часов подряд меня уговаривают подписать покаянную формулу, признав вероотступничество. Мне зачитывают документ за документом. Суд признает мои видения ангелов и святых исходом от злых духов и дьявола. Также суд признает безрассудным мое утверждение, что я узнавала ангелов и святых по получаемым от них наставлениям и ободрениям. Суд признает еретичным мое убеждение, что это и есть проявления веры Христовой. Меня обвиняют в ношении мужской одежды и коротких волос, расценивая это как богохульство, оскорбление таинств, нарушение Божественного Закона, Священного Писания и канонических постановлений. У меня кружится голова от голода и возбуждения. Трибунал настаивает на признании вины во множестве грехов, также я должна немедленно отречься от своих преступных заблуждений. Но я в сотый раз кричу: «Non!!!» Святые отцы называют меня закоснелой еретичкой и отлучают от Церкви. Постепенно я успокаиваюсь. Я знаю, что святая Маргарита за мной. Я слышу шорохи ее одежд и чувствую ласковое дыхание в затылок. Вердикт: «Сжечь!»

Нет страха. Мое сердце осталось распятым на пыльных дорогах тяжелыми ботинками солдат. Я кашляю кровью, и каждая капля кричит: «Не отступай!» Да поможет мне Бог!

— Дальше! Говори, что видишь!