Так что решение поручика устроить прием о Великом посту особо странным назвать было нельзя. В сей злосчастный век полного оскудения нравов и не такое увидишь.

Девица же Р…на, как все-таки удалось выяснить Дамиану с Козьмой, рекомому поручику вроде как приходилась племянницей. Наведывалась к дяде раз в полгода из столицы и также особо не выставлялась, все больше гостя в Горнем Покровском монастыре.

Факт этот не прошел мимо внимания господина копииста, и он поспешил поведать соратникам о том, что ему удалось выяснить во время поездки на озера. Дескать, была среди гостий Покровской обители такая, по чьей просьбе мать-игуменья запросила из библиотек Мефодиевского и Фарафонтова монастырей книги из разряда «отреченных». Точно утверждать, что девица Р…на и означенная интересантка – одно лицо, никто не взялся, однако ж проверить не мешало. Оттого и приняли на совете у владыки решение, что Ивану на этом кураже надобно быть непременно, а братья-монахи постерегут его подле поручикова дома и по первому же знаку придут на выручку.

Интересно, зачем он понадобился загадочному семейству? Понятное дело, приветить в доме заезжего столичного гостя всякому соблазнительно. Особенно же тому, кто и сам относительно недавно покинул этот пестрый и шумный мир. Счесться знакомыми, выяснить «из первых уст», чем живут нынче двор и свет… Ах, да мало ли тем для разговоров найдется! Но грызло подозрение, что одними светскими разговорами он не отделается.

Признаться все же, в душе Ваня надеялся, что девица не совсем ему незнакома. Зачем бы ей тогда приглашать его на торжество? Внутренний голос нашептывал поэту сладостное имя, назвать которое новым друзьям он так и не решился.

Оправдаются ли предчувствия? Увидит ли он ту, которая столь запала ему в душу?

Я в сердце жертвенник богиням ставил вечно

И клялся было муз любити я сердечно,

Но, видевши тебя, ту мысль я погубил.

Прекрасная Брюнет, тебя я полюбил.

Одна ты у меня на мысли пребываешь,

Теперя ты одна все чувства вспламеняешь…

Приходилось лишь гадать да готовиться к нечаянному визиту…

– Как полагаешь, – испросил совета у Прохора, – что прилично будет надеть? И что бы такое подарить виновнице торжества? Неудобно тащиться с пустыми руками-то!

Ворон, будто весь свой долгий век только тем и занимался, что руководил молодыми людьми, собирающимися нанести визит в приличный дом, придирчиво оглядел хозяина.

– Хор-рош и так! – констатировал.

– Ты думаешь? – усомнился Барков.

С унынием порылся в своем нехитром гардеробе.

Мундир? Оно, конечно, вполне пристойно выглядит, да как-то… Не больно празднично, что ли. Все-таки не протокольное мероприятие, а приватное.

Эх, недурно бы…

В дверь осторожно поскреблись.

– Да? – отозвался на стук.

В номер вошел ливрейный лакей с большим свертком в руках. Иван изумленно уставился на нежданного посетителя. Какая нелегкая его принесла?

– Велено передать! – торжественно, с церемонным поклоном протянул слуга пакет поэту.

Тот было отшатнулся, но сверток каким-то чудом оказался у него в руках. Словно сам собой туда прыгнул.

– Кем велено? – насупился господин копиист недоверчиво, вертя так и сяк принесенное. – И что здесь?

Однако лакея уже и след простыл. И куда подевался?

Ваня понесся сломя голову за ним вдогонку, но так и не нагнал. Ну не сквозь землю же лакей провалился, в самом-то деле?

Попробовал расспросить кабатчика, но господин Селуянов только глупо хлопал глазами.

– Призаснул, батюшка! Как есть призаснул. Сморила нелегкая!

Поняв, что ничегошеньки тут не добьется, Барков воротился к себе в комнату. Авось содержимое пакета чуток прояснит дело.

Развернув кокетливую золоченую бумагу, расписанную замысловатыми вензелями и геральдическими фигурами, молодой человек оторопел. Там лежал… полный комплект мужской одежды для парадного выхода. Камзол, жилетка, панталоны, чулки и даже новая треуголка. Все недорогое, но добротное и, сразу видно, скроенное отменными мастерами (впрочем, ни одной метки, обнаружившей бы имя портного, найти не удалось). Ко всему перечисленному прилагалась черного бархата маска в пол-лица.

Значит, прием будет наподобие маскарада, рассудил Иван. Что ж, очень даже удобно для тех гостей (да и хозяев), кто не хочет быть узнанным. Эка досада, право. А он наивно полагал, что возьмет на заметку наиболее видных из тех, кто будет присутствовать в доме поручика Р…на.

Хорошенько порывшись в вещах, поэт таки обнаружил малый признак дарителя.

То был вдвое сложенный лист плотной серой бумаги (без водяных знаков и клейма производителя), на котором причудливым витиеватым почерком кто-то написал всего три слова: «Крестнику от крестного».

Непонятно. При чем здесь его, Иванов, крестный? Он уже лет семь или восемь как помер и покоится на кладбище в Сестрорецке. А ежели бы и был жив, то вряд ли у него хватило денег на столь щедрый подарок. Сам едва сводил концы с концами.

Рука, выведшая сии словеса, была явно старческой, Дрожащей. Вон, чернила разбрызгались так, что потом подчищать пришлось. И пахло от записки не так, как от принесенного арапом приглашения, – чем-то острым, неприятным. Однако признать, чем именно, господин копиист не смог. Не силен был в химии, не в пример профессору Ломоносову.

Облачась в обновки, Барков повертелся перед зеркалом. Как на него было шито. Кто же это так хорошо знает стать приезжего, что даже мерку снимать не понадобилось?

– Хор-рош! – одобрил Прохор. – Хор-рош! И пр-ри-гожий! Но будь настор-роже!

– Без тебя знаю! – огрызнулся молодой человек, одергивая камзол.

Что-то ему мешало.

Похлопал себя по груди, по бедрам. Рука наткнулась на нечто маленькое и твердое.

Хм? И это еще не конец сюрпризам?

Точно!

Извлек из кармана на свет божий плоскую коробочку.

Раскрыл.

Мать честная! Красотища неописуемая!

Жемчужная брошь в виде змейки, хватающей себя за хвост. Вместо глаза вделан махонький черный перл. Сколь же такое чудо в рублях потянет? Чай, не меньше, чем вся его новая экипировка.

Но каков «крестный», а? Обо всем позаботился. Даже о подарке для именинницы.

Оно, вестимо, и стыдно здоровому и сильному детине перебиваться подаяниями, полученными неизвестно от кого. Он ведь не куртизан какой. И не нищеброд. Сам еще заработать способен. Знать бы, от кого все сие пришло, может, и отослал бы подношения обратно. Зане поруха для чести.

– Дают – бер-ри, бьют – беги! – наставил на путь истинный ворон.

Что ж он, вслух говорил, что ли, подивился Иван. Или Прохор, как всегда, подслушал крик души своего непутевого хозяина?