– Все – неудачники, да еще и с претензиями, – вновь заговорила марионетка. – Микеланджело, Шекспир, Эйнштейн – сплошные провалы. Эфемерные создания, недолговечные светлячки, простые смертные… нет истинного таланта. Чтобы это понять, достаточно всего лишь солнечного заката.

Жонглер подошел к ним, зажав в руках кучу шариков; вид у него был очень довольный – можно подумать, звезд с неба нахватал. Д-р Хорват любезно похвалил его за ловкость.

– Стараюсь, стараюсь, – сказал месье Антуан. – Изо всех сил.

Он взглянул в сторону солдатни:

– Как вы думаете, они все еще намерены нас расстрелять?

– Представления не имею, – ответил д-р Хорват.

– Не могу понять, зачем делать подобные вещи, будь ты трижды диктатор, – сказал месье Антуан.

– Наверное, разочаровался в артистах, – резко заметила кукла. – Может, он считает, что хватит нам обманывать людей.

– Я не особенно боюсь умереть, – сказал месье Антуан. – Ведь это, в конечном счете, тоже своего рода номер… Рано или поздно все равно придется покинуть сцену… Но у меня в Марселе жена и трое детей.

– О, им-то ничего не грозит, – заметила девушка.

– Вы несколько циничны, мадемуазель. Наверняка прожили в этой стране довольно долго.

Могу вас заверить, что во Франции человеческая жизнь пока еще чего-то стоит.

Он с достоинством удалился. Девушка рассмеялась.

– Ох уж эти французы! – сказала она. – Всегда на коне, и исключительно на белом. Говорят о «человеческой жизни» так, словно сами ее изобрели. Человеческая жизнь существует на земле почти повсюду. На самом деле мир так переполнен этой «человеческой жизнью», что некоторым она начинает надоедать, и тогда хочется для разнообразия чего-то другого… чего-то чистого…

Она вздохнула и улеглась на землю, повернувшись к ним спиной.

Д-р Хорват снял пиджак и укрыл ей плечи.

– Спасибо, – сказала она. – Сами-то не замерзнете?

– Нет, – шепнул он.

И тоже лег – чуть поодаль, во избежание всяких недоразумений. Небо в ожидании рассвета незыблемо светилось своим ночным сиянием. Млечный Путь, множество световых лет, луна, вулканы, скользящие по застывшей лаве синие тени, цирк, акробаты, светлые-светлые волосы, неподвластные мраку ночи, – все это плавало перед глазами миссионера; воспоминания последних пережитых им часов были столь сильны, что ему не удавалось даже воскресить в памяти лица жены и детей. И когда он узрел прямо перед собой белую прозрачную тень, с головы до ног усыпанную звездами, глаза его чуть не вылезли из орбит; тень, похоже, спустилась с небес; но это был всего лишь господин Манулеско в усыпанном блестками одеянии, заостренной шапочке, с белым мечтательным лицом музыкального клоуна…

Д-р Хорват уже не понимал, где он, зачем, что это за гигант из черной лавы жонглирует миллионами звезд, как вдруг его разбудил громкий, как на ярмарке, шум. Он рывком вскочил и с удивлением услышал, что шум совсем праздничный: крики, смех, пьяные голоса что-то поют.

«Оргия», – пронеслось у него в голове. Этого только не хватало. Он быстро огляделся, с удивлением и облегчением обнаружил, что девушка по-прежнему здесь и все еще спокойно спит, укутав плечи его пиджаком и прижавшись к скале. Зачем-то – сам не зная зачем – потрогал ее рукой, потом взглянул туда, где резкий свет вспарывал ночную тьму.

В свете фар «.кадиллака» группа пьяных солдат нетвердыми шагами собиралась вокруг чего-то или кого-то. Д-р Хорват не испытывал ни малейшего желания рисковать жизнью среди этих животных, но тем не менее счел своим долгом подняться на ноги и направиться к ним, дабы убедиться, что они в данный момент не производят какого-нибудь массового избиения.

И тут послышались звуки скрипки. Мелодия – неистовая и одновременно исполненная грусти, полусмех, полуплач – доносилась словно бы прямо из венгерской пушты или из цыганского табора, раскинувшегося на бессарабских равнинах.

Он подошел ближе.

В резком свете автомобильных фар сияла в ночи каменная арена.

В центре ее, стоя на голове, крошечный господин Манулеско играл на своей малюсенькой скрипке эту исступленную, раздирающую душу мелодию. Выступивший от страха пот крупными каплями катился но густо напудренному лицу. Белые туфельки, костюм музыкального клоуна и его пышные штаны сверкали и переливались в лучах света.

Подбадривая великого артиста, в стельку пьяный капитан Гарсиа скакал вокруг него, размахивая бутылкой текилы. Капитан развлекался от души. Он был опьянен своей полной свободой, счастьем и гордостью, переполнявшими его, – безусловно оттого, что он наконец вновь стал тем, чем всегда были его предки: бандитом в горах.

Вот капитан Гарсиа и выплясывал, словно одержимый, нечто вроде джиги вокруг виртуоза под одобрительный вой своих подчиненных. А великий артист в слабой надежде хоть немного утихомирить окружавшее его безумие попытался сменить мелодию и, оставив чардаш, решил сыграть им Баха; конечно, бедному маэстро за всю его артистическую жизнь никогда бы не пришлось исполнять Баха, стоя на голове столь длительное время. Д-р Хорват с ужасом размышлял о том, как долго уже таким вот образом – задрав ноги кверху – артист превосходит самого себя в своем искусстве. Действительно, было во всем этом нечто сверхчеловеческое, нечто превосходящее законы земные, нечто, достойное божественной музыки Иоганна-Себастьяна. Быть может даже, только так и следовало бы исполнять эту музыку – на высочайшем подъеме. Д-р Хорват вынужден был признать: не так уж это и плохо, что человечество не лишено талантов.

Тем не менее великий виртуоз в конце концов лишился сил, рухнул и растянулся на земле в полной прострации, почти бездыханный; в одной руке – скрипка, в другой – смычок; а капитан Гарсиа уже выискивал глазами исполнителя следующего номера. Заметив молодого кубинца, он схватил его за руку и выволок в лучи фар, но артист, широко улыбаясь, пролепетал ему какие-то объяснения; капитан Гарсиа разразился исключительно веселым «Ха, ха, ха!» – после чего, поделившись полученной информацией с членами своей банды и пообещав им при первой же возможности организовать показательные выступления, звучно шлепнул «сверхмужчину» по спине и вручил ему бутылку. Д-р Хорват уже было с удовлетворением констатировал факт проявленного уважения к нездоровью артиста, как вдруг его мозг пронзила мысль о том, что Гарсиа вполне способен вынудить кубинское чудовище продемонстрировать свои таланты на уснувшей девушке.

А пьяная скотина тем временем уже вперила взор в молодого миссионера, и не успел д-р Хорват не то что возразить, но хотя бы сообразить, что происходит, как оказался посреди этой швали, в ослепляющем свете фар. Капитан Гарсиа, не вынашивая каких-либо особо гнусных планов, а просто напрочь забывши о том, что имеет дело отнюдь не с артистом мюзик-холла, ткнул в проповедника своей поросшей шерстью лапой и приказал ему отколоть какой-нибудь номер; а поскольку д-р Хорват срывающимся от возмущения и негодования голосом попытался растолковать ему, что он вовсе не акробат, а миссионер, да еще, стремясь объяснить подоходчивее, взялся поминать известных всему миру преподобного Билли Грэхема и Папу Павла VI, капитан, приняв эту простую, с точки зрения д-ра Хорвата, увертку за личное оскорбление, вытащил свой огромный пистолет американского образца.