Потом уже никто не мог вспомнить, кто же первым начал смеяться, но через мгновение округу огласил громкий истерический хохот. В этом пустынном и необитаемом месте человеческий смех звучал странным, чужим звуком.

– Мы победили! – торжествующе выкрикнул Эймос, когда все закончили смеяться. – Мы побывали в аду и вернулись живыми!

Откинувшись на спину, Эймос стал смотреть в безоблачное голубое небо. Совсем недавно он уже прощался с жизнью, думая, что никогда не увидит этого неба… Небо, трава, даже суровые, безжизненные скалистые пики Долины Мертвых – все, что он видел сейчас, казалось ему прекрасным, исполненным гармонии и какой-то простой и одновременно высшей мудрости.

– Красивый сегодня день! – восхищенно выдохнул Эймос и закрыл глаза. На его небритом лице сияла блаженная улыбка.

– Эймос, – тихо позвал его Джордан несколько минут спустя. – Открой глаза!

Негр приподнял голову, но глаза не раскрыл.

– Нет. Я хочу так и заснуть, чтобы солнце грело мое лицо, – счастливым голосом произнес он. – Сколько раз я, бывало, проклинал это солнце – жарит, мол, словно зверь, чтоб ему пусто было! Никогда раньше не думал, что этот жар может показаться мне приятным!

– Эймос, открой глаза… deduudi, – послышался тревожный голос Жоли.

– За каким чертом? – ругнулся негр и нехотя открыл глаза.

Выстроившись полукольцом, прямо перед ним стояли вооруженные до зубов апачи. Эймос замер на месте, словно пораженный громом.

Джордан, Гриффин и Жоли сидели в напряженных позах и угрюмо рассматривали лица индейцев. Не успели они избежать одной опасности, как тут же навалилась другая – в виде самого безжалостного из всех индейских вождей, когда-либо кочевавших по территории Нью-Мексико. Имя ему было Нана.

Гриффин попытался ослабить кожаные ремни, которыми был привязан к столбу, но те не поддавались. Апачи знали толк в этом деле – связывая пленников, они намочили ремни. Когда же горячее южное солнце высушило их, они ссохлись так, что теперь развязать их было невозможно.

– Связали, как поросят! – проворчал Гриффин, покосившись на Джордана и Эймоса, которые, тоже связанные, ожидали своей участи неподалеку.

– Погоди, приятель, – невесело усмехнулся негр, – нас еще поджарят, как поросят! Кстати, что с нашей Жоли? – спросил он, обращаясь уже к Джордану.

– Не знаю, – ответит тот, неопределенно покачав головой. – Я видел, как один из воинов посадил ее с собой в седло и уехал в направлении пика Хембрилло.

Джордан закрыл глаза. Перед его мысленным взором снова возникла Жоли, отчаянно молившая Нана о пощаде для них. Но индейский вождь остался непреклонен.

– Черт побери, ребята, – снова проворчал Гриффин, – я готов поверить в эти дурацкие суеверия! Сами посудите – каждый раз, как только мы пытались добраться до золота, что-то случалось. Может быть, боги апачей и впрямь охраняют его?

– Я тебя умоляю! – скривился Эймос. – Мало тебе наших наук, так ты еще и заставляешь перед смертью слушать эти бабушкины сказки!

– Да ты только подумай, Эймос! – настаивал Гриффин. – Вспомни, что случилось, когда мы нашли большой зал с сокровищами. С потолка отвалился камень и перегородил нам путь. А потом, когда мы нашли золотые слитки, что случилось?

Эймос молчал.

– Землетрясение! – ответил вместо него Гриффин. – И по-твоему, это ни о чем не говорит?

– Это говорит о том, что мы снова оказались не в том месте и не в то время, – заключил Эймос. – Прекращай трепаться, парень! Надоел ты со своей болтовней. Ты все равно не заставишь меня поверить во все эти бредни про индейских богов!

На минуту снова воцарилась тишина. Гриффин, Джордан и Эймос тупо смотрели на кишащую людьми индейскую деревушку, расположенную в низине под тем холмом, на котором они были привязаны. Полуденное солнце немилосердно жгло. Безоблачное, синее до рези в глазах небо казалось огромной опрокинутой чашей.

– Желал бы я знать, – проговорил Джордан исключительно для того, чтобы хоть чем-нибудь нарушить гнетущую тишину, – где сейчас Жоли и что она делает.

– Пожелал бы лучше, чтобы мы выбрались из этой чертовой дыры! – горько усмехнулся Эймос.

Запрокинув голову, Джордан зажмурился от слепящего солнца и тяжело вздохнул. Мухи, слетевшиеся, казалось, со всей округи, немилосердно жалили тело Джордана, разбитые в кровь ноги сильно болели, стянутые ремнями кисти рук онемели, но утешало лишь одно – он пока еще жив, а значит, жива надежда на спасение. Во всяком случае, сдаваться без боя Джордан не собирался.

Но с каждым часом силы оставляли пленников. За два дня у них не было во рту и маковой росинки. Правда, поначалу время от времени их поили водой, но теперь, похоже, решили лишить и этого – за последние восемь часов к ним никто даже не подходил. Во рту у Джордана было сухо, как в заброшенном колодце. Соображал он тоже с большим трудом, но главное, пожалуй, было не это, а то, что он ничего не знает о Жоли. Что с ней? Где она? Жива ли?

Усилием воли Джордан заставлял себя держаться и не терять сознания. Это все, на что он был способен сейчас.

А Жоли в это время тоже боролась за жизнь – и не только за свою. Она стояла перед Нана и пыталась убедить его освободить пленников.

– Они не сделали никому ничего плохого, – повторила она уже в который раз. Голос ее звучал мягко, но твердо. – Они нам не враги.

– Может быть, тебе они и не враги, Гааду. Но они наверняка враги nde, — холодным тоном ответил вождь, и взгляд его черных глаз буквально пронзил девушку насквозь.

– Надеюсь, ты не сомневаешься в моей преданности твоему народу, великий вождь? – набравшись дерзости, произнесла Жоли. – Я родилась среди индейцев и прожила среди них большую часть жизни. Кто посмеет сказать, что я не nde?

Трое мужчин, которые находились в этот момент в хижине, сооруженной из веток и глины, молча переглянулись. Снаружи доносились привычная болтовня женщин и смех играющих детей, пение и стук лошадиных копыт.

Вместо линялых джинсов и грубоватой мужской рубашки – наряда, с которым Жоли не расставалась последние несколько месяцев, – на ней теперь было платье апачей. Жоли стояла перед советом старейшин в своем лучшем 'eutsa— ожерелье из бусин и раковин, тихо позвякивающих всякий раз, когда она непокорно встряхивала головой.

Однако сейчас Жоли стояла, низко опустив голову.

– Я знаю этих 'indaa', — проговорила она решительным тоном. – Они не такие, как другие их сородичи. Это хорошие умные люди. Они были добры ко мне.

– Dah! — Нана сделал презрительный жест. – 'Indaadogoyaada! 'Indaa'nant'an'agodil'ii.