Обаяние! Шарм! Да, у Люциуса он действительно есть — неуловимый и необъяснимый, который переживает красоту и даже сексапильность. Сексапильность есть у Тео, а также у Ричи, а вот обаяния, пожалуй, ни на грош.

— Обаяние может быть очень поверхностным. — Сама почувствовала, насколько самоуверенно и наставительно это прозвучало.

— Вы так считаете? — спросила Марджори. — Мне кажется, это один из величайших даров свыше. Беатриче Маласпина им обладала, в этом нет сомнения.

Ранее Воэн быстро перемахнула страницы, относящиеся к ней самой и к пережитым ею моментам счастья. Здесь, на верхнем этаже башни, где присутствовала вся четверка, объединенная властной силой этой странной Беатриче Маласпины, в воздухе царил слишком сильный исповедальный дух. Джордж, самый сдержанный, вдруг поведал столь интимные вещи о своей матери, и вроде бы не испытывал неловкости. А Люциус обнаружил нежную привязанность к бабушке. И Марджори была совершенно откровенна в отношении своей тяги к женщинам. Но она, Делия, не желала попадаться на эту удочку. Ее пугали фотографии. Она не хотела смотреть на них сама и не желала, чтобы их видели другие, расспрашивая: кто? где? когда?

Уайлд мягко, но решительно взял из ее рук альбом. Положил и открыл на первой странице.

— Давайте просмотрим все фотографии, страницу за страницей, а не просто заглядывая туда и сюда. Быть может, тогда мы поймем, как они попали к Беатриче Маласпине.

— И зачем. «Зачем» гораздо важнее, чем «как». Второе — вопрос практического осуществления, а первый касается мотивации. Что она имела… имеет в виду? Каковы ее цели? Чего она хочет от нас?

— И какое отношение имеет к этому кодицилл?

Пока Делия, Люциус и Марджори, склонив головы над альбомом, изучали фотографии, Джордж неприметно, но дотошно обследовал комнату.

— Я уверен, что кодицилла здесь нет, — сделал он вывод, задвигая последний ящик.

— Того и добивалась от нас Беатриче Маласпина, — задумчиво проговорила Марджори. — Чтобы мы просмотрели этот альбом и вспомнили все, что в нем собрано.

— Я думаю, лучшее не здесь, не в этой прекрасной комнате, — заключил Джордж. — Фотографии напоминают нам о временах, когда мы были счастливы, но, как сказала Делия, эти воспоминания причиняют душевную боль, потому что того счастья больше нет с нами. Все мы приехали на «Виллу Данте» со своим грузом утрат. И хотя я человек не публичный и не стремлюсь, чтобы какая-то часть моей жизни была выставлена на обозрение чужому равнодушному или любопытствующему взору, думаю, Беатриче Маласпина хотела, чтобы мы разделили друг с другом эти счастливые моменты, которые она для нас подобрала. Друг с другом и ни с кем больше.

— Вы правы, — согласилась писательница. — Те, другие, фотографии наклеены на стены, а эти — нет. Значит, она подразумевала, что мы заберем их с собой. Но знаете, Джордж, я бы не исключала и Джессику тоже.

— Я ни в малейшей степени не против, чтобы миссис Мелдон заглянула в мое прошлое, — тотчас отозвался ученый. — Мне следовало упомянуть и ее. Пусть Беатриче Маласпина и не приглашала ее сюда, но…

— Вы хотите сказать, сама судьба привела ее сюда одновременно с нами, — догадалась Марджори. — Ученому не подобает брать в расчет судьбу в качестве движущей силы.

— Я все больше прихожу к убеждению, — улыбнулся Хельзингер, — что Беатриче Маласпина — такая сила, которая не подпадает ни под какие законы науки.

— Пойдемте, — предложил Уайлд. — А вы, Джордж, лучше держите свои взгляды при себе. Они для меня уж слишком будоражащие. Еще неделю назад я сказал бы, что моя жизнь идет налаженным, устоявшимся порядком, и никак не назвал бы себя несчастным. Особого счастья тоже не было, но положение вещей вполне меня устраивало. Не предвиделось ни кризисов, ни крутых поворотов.

— Женитьба на Эльфриде как раз станет таким поворотом, уж будьте уверены, — пробормотала Делия, обращаясь к Марджори. Они спустились по каменной лестнице вслед за мужчинами и, наконец, вышли на залитый солнцем простор.

— А знаете, сейчас кажется, что здесь не так светло, как наверху, — заметил финансист, — Все же какая поразительная художница была эта женщина! Мне становится интересно, что из чудес этого дома было сделано ее собственными руками. Понятно, что не все: я узнал манеру нескольких очень знаменитых художников, которые приложили руку, — однако некоторые из фресок…

— Я думала, они все очень старые.

— Многие — да, — кивнул банкир. — Но некоторые — нет. Так или иначе, я собираюсь приглядеться повнимательнее.

— После того как просмотрим до конца альбом, — уточнила Свифт.

— Нет, — возразила Делия. — Сейчас я не хочу больше смотреть ни на какие фотографии. Хорошего понемножку; не может человек переварить столько воспоминаний зараз. И это справедливо — моих фотографий там гораздо больше, чем ваших.

— Возможно, вы были счастливее нас, — заметила писательница.

— Скорее, просто больше фотографировалась. Хотя я предположила бы, что больше всего снимков должно быть у вас, Люциус. Разве в белозубо-счастливой Америке люди не фотографируются беспрерывно?

— Большей частью снимала моя мать, а она любит классические, церемонные фото. Ей не нравится снимки, где люди с растрепанными волосами или щурятся на солнце. Вообще предпочитает студийные портреты — такое лицо наилучшим образом подходит для того, чтобы улыбаться миру из серебряной рамки.

— Разве кто-то когда-то выглядел счастливым на студийном портрете? — пожала плечами Марджори.

— Ну как башня? — спросила Джессика, встречая четверку у дверей виллы.

— Изумительна.

— Колдовская.

— Так прекрасна, что нельзя поверить.

— Потрясающая.

— Вам надо пойти и взглянуть.

— Что ж, я непременно как-нибудь схожу, хотя мне кажется, что эта башня совершенно частное владение и посторонним там не место. Что это? Неужто вы нашли кодицилл, вложенный между листами книги?

— Это фотоальбом, он был на верхнем этаже башни.

— Ты не поверишь: здесь запечатлены счастливые моменты нашей жизни! Можешь себе представить? — весело поведала Делия. — Хотя каким образом Беатриче Маласпина узнала, что они счастливые, один Бог ведает. Пока что она, похоже, попадает в точку, но моих фотографий там столько, что страшновато в них копаться.

— У тебя была масса счастливых моментов в жизни. А это предназначено только для твоих глаз, или я тоже могу взглянуть?

— Потом. Сейчас время ленча. А какие это счастливые моменты у меня были?

— Большей частью, когда рядом не наблюдалось твоих родственников. Когда ты пребывала в этаком легкомысленном, бесшабашном настроении. Правда, в последнее время я его у тебя что-то не замечаю и подозреваю, что в альбоме маловато окажется фотографий трех-четырехлетней давности.