Крис смотрит на вершину горы перед нами:

— Их что, не предупредили?

— Не знаю.

— Скорее всего, предупреждение было.

— Может, и было.

Мы идем туда, где хребет загибается внутрь, к началу оврага. Я вижу, что мы можем со временем найти в нем воду. Постепенно принимаю вниз.

Сверху еще немного постукивают камни. Мне вдруг становится страшно.

— Крис, — говорю я.

— Что?

— Знаешь, о чем я думаю?

— Нет. О чем?

— Я думаю, мы будем очень клевыми, если пока оставим эту верхушку в покое и попытаемся взять ее как-нибудь другим летом.

Он молчит. Потом произносит:

— Почему?

— У меня нехорошие чувства по ее поводу.

Он долго ничего не говорит. Наконец спрашивает:

— Например?

— Ох, я просто думаю, что мы можем попасть там в бурю или в оползень — или что-нибудь типа такого, и это будет настоящая беда.

Снова молчание. Я поднимаю взгляд и вижу на его лице подлинное разочарование. Думаю, он знает, что я чего-то не договариваю.

— Почему бы тебе пока об этом не подумать? — говорю я. — А потом, когда доберемся до воды и пообедаем, решим.

Мы продолжаем спускаться вниз.

— О'кей? — спрашиваю я.

Он, наконец, уклончиво отвечает:

— О'кей…

Спускаться теперь легко, но я замечаю, что скоро склон станет отвеснее. Здесь все еще открыто и солнечно, но скоро опять зайдем под деревья.

Я не знаю, что и думать обо всех этих зловещих разговорах по ночам, кроме того, что это не хорошо. Для нас обоих. Похоже, что все напряжение езды на мотоцикле, походов, Шатокуа, всех этих старых мест вместе взятое оказало на меня плохое влияние, которое сказывается ночами. Хочется слинять отсюда — и как можно скорее.

Я и не предполагаю, что для Криса это — тоже как прежде. Меня сейчас легко зашугать, и я не стыжусь признаться в этом. Он никогда никого не шугался. Никогда. Вот в чем разница между нами. Вот почему я жив, а он — нет. Если он там, наверху — какая-то психическая сущность, какой-то призрак, какой-то доппельгангер, ожидающий нас наверху, Бог знает как именно… ну, ему тогда придется ждать долго. Очень долго.

Эти проклятые высоты через некоторое время просто жуть нагоняют. Я хочу вниз, далеко вниз; совсем, далеко, вниз.

К океану. Да, правильно. Где медленно накатываются волны, где всегда шум, и никуда нельзя упасть. Ты уже там.

Вот мы снова входим в деревья, и вид на вершину перекрывается их кронами. Я рад.

Я, к тому же, думаю, что мы в этом Шатокуа зашли по тропе Федра так далеко, как нам хотелось. Теперь лучше оставить эту тропу. Я отдал все должное уважение тому, что он думал, говорил и писал, и сейчас хочу сам развить некоторые идеи, развитием которых он пренебрег. Заголовок этого Шатокуа — «Дзэн и Искусство Ухода за Мотоциклом», а не «Дзэн и Искусство Лазать по Горам», и на горных вершинах не бывает мотоциклов; Дзэна там, по моему мнению, тоже маловато. Дзэн — «дух долины», а не горной вершины. На вершинах гор найдешь только тот Дзэн, который сам туда и принесешь. Давай выбираться отсюда.

— Хорошо спускаться вниз, а? — говорю я.

Нет ответа.

Боюсь, нам придется немножко поссориться.

Лезешь-лезешь на вершину, а получишь там только огромную, тяжеленную каменную таблицу с нацарапанной на ней кучей правил.

Это примерно то, что произошло с ним.

Подумал, что он — чертов Мессия.

Только не я, парень. Часы слишком долги, а плата — слишком коротка. Пошли. Пошли…

Вскоре я уже скачу по склону каким-то идиотским подпрыгивающим галопом… тыг-дык, тыг-дык, тыг-дык… пока не слышу, как Крис вопит:

— ПОДОЖДИ! — и, оглянувшись, не вижу, что он отстал на пару сотен ярдов и маячит среди деревьев.

И вот я торможу и жду его, но, немного погодя, вижу, что тащится позади он намеренно. Разочарован, конечно.

Полагаю, в этом Шатокуа мне следует кратко наметить то направление, в котором двигался Федр, не оценивая его, — а потом продолжить уже про свое собственное. Поверь, когда мир кажется не двойственностью разума и материи, но тройственностью Качества, разума и материи, тогда искусство ухода за мотоциклом, как и другие искусства, приобретает измерения смысла, которых у него раньше никогда не наблюдалось. Спектр технологии, от которого бегут Сазерленды, становится не злом, а позитивным кайфом. А демонстрировать это — долгая и кайфовая задача.

Но прежде, чем уволить этот другой спектр по статье, я должен сказать следующее:

Возможно, он бы отправился в направлении, по которому я сейчас собираюсь пойти, если бы эта вторая волна кристаллизации, метафизическая, заземлилась бы, наконец, на то, на что я ее буду заземлять, то есть на повседневный мир. Я думаю, метафизика хороша, если она улучшает повседневную жизнь; иначе забудь про нее. Но, к несчастью для него, он ее не заземлил. Она ушла в третью мистическую волну кристаллизации, от которой он так и не оправился.

Он размышлял по поводу отношений Качества к разуму и материи, и определил Качество как родителя разума и материи, как то событие, которое порождает разум и материю. Эта коперниканская инверсия отношения Качества к объективному миру могла бы звучать загадочно, если бы ее так тщательно не объяснили, но он и не хотел, чтобы она была загадочной. Он просто имел в виду, что на режущем лезвии времени, перед тем, как можно выделить какой-нибудь предмет, должно существовать нечто вроде внеинтеллектуального осознания, которое он называл осознанием Качества. Не можешь осознавать, что увидел дерево, до тех пор, пока не увидишь дерево, и между мгновением видения и мгновением осознания должен существовать временной зазор. Мы иногда не придаем ему значения. Но нет оправдания мысли, что он на самом деле не имеет значения — никакого оправдания.

Прошлое существует только в наших воспоминаниях, будущее — только в наших планах. Настоящее — наша единственная реальность. Дерево, которое осознаешь интеллектуально вследствие этого крохотного временного зазора, — всегда в прошлом и, следовательно, всегда нереально. Любой интеллектуально постигаемый предмет — всегда в прошлом и, следовательно, нереален. Реальность — всегда момент видения перед тем, как имеет место интеллектуализация. Другой реальности нет. Эта доинтеллектуальная реальность — и есть то, что, как чувствовал Федр, он верно определил как Качество. Поскольку все интеллектуально определяемые вещи должны возникнуть из этой доинтеллектуальной реальности, Качество — родитель, источник всех субъектов и объектов.

Он чувствовал, что интеллектуалы испытывают обычно самые большие трудности в видении этого Качества именно потому, что они столь скоры и абсолютны, вгоняя все в интеллектуальную форму. Легче