На плечах простая казачья бурка, но под ней на мундире блестят ордена.

Фёдор узнал наездника. Его тёзка, Фёдор Артурович Келлер, та самая «первая шашка империи», несмотря на годы (ему исполнилось пятьдесят семь), не мог никому уступить; некогда генерал-лейтенант, начальник целой кавалерийской дивизии, здесь, в Добровольческой армии, сделался лишь полковым командиром, хотя и этот полк, наравне с другими частями, был полком лишь по названию.

– Ну что, дураки, бунтовать вздумали? – громко крикнул он, привставая в стременах. – Нет царя, думаете, всё можно будет? Грабить, убивать, насильничать?!

Ему никто не ответил. Пленные угрюмо молчали, глядя в землю.

А Келлер продолжал, всё больше воодушевляясь, словно и впрямь надеясь кого-то переубедить:

– Нет царя – и России нет! Крыши без конька не бывает! Стога без стожара! Тела без головы! Кто вас подбил, кто подговорил на измену? Не верю я, чтобы такие бравые солдаты, как вы, сами против государя пошли!.. Кто-то вас надоумил, кто-то подговорил!.. Выдайте смутьянов, укажите зачинщиков, и, слово Келлера – а вы меня знаете! – всех остальных по домам распустим.

Пленные молчали.

– Не выдадите, значит. – Келлер громко, напоказ, вздохнул. – Ну, тогда придётся вас не по домам распустить, а…

В толпе вдруг родилось какое-то быстрое, неверное движение, словно рыба плеснула в пруду. Как расходятся круги по воде, так и пленные вдруг разом подались в стороны от какого-то человека, по виду совершенно от них не отличавшегося: такая же шинель, такая же папаха с кумачовой полосой наискось…

Но Келлер чутьём опытного командира, вдобавок не раз имевшего дело с мятежной толпой в Царстве Польском, мигом всё понял. Направил коня прямо на пленных, те расступились, брызнули в стороны, словно мальки от щуки.

Оказавшийся в середине пустого мёртвого пространства человек не попятился, не побежал, напротив, гордо заложил руки за спину и вскинул подбородок.

– Вот он, комиссар! – выкрикнул кто-то.

Келлер остановил коня в двух шагах от пленного. Подкрутил роскошные усы.

– Зачинщик? – деловито осведомился он, словно речь шла о качестве овса, закупаемого им для лейб-гвардии драгунского полка, командиром коего он состоял в своё время. – Имя? Откуда родом?

– Григорий Штифман, – с вызовом бросил спрошенный. – Из Бердичева. Сын сапожника. Чего тебе ещё, пес царский?

По кольцу войск, окруживших сдавшихся красноармейцев, прошло короткое движение. У кого-то – гнев, у кого-то дурное веселье, а у кого-то и уважение.

– Смерти красивой ищешь, Григорий Штифман, сын сапожника из Бердичева? – спокойно и даже ласково осведомился Келлер. – Думаешь, вот отдам жизнь… за что вы там отдаёте? А?

– За свободу! – истерично выкрикнул Штифман. – За народную власть! За счастье всеобщее! За мировую революцию! Тебе, служишка царский, такого и не понять!..

– Да-а, уж куда мне, – усмехнулся Келлер. – Я-то всё по старинке, за веру, царя и отечество жизнь отдавать готов. Но – всё вижу, всё слышу. Ты, значит, добрый народ православный смущал, ты его подстрекал?

– Я! Я! И мог бы – снова б пошёл! – Штифман кричал высоким, срывающимся голосом. – Не боюсь я тебя, валяй, расстреливай, твой день сегодня!..

– Не мой, а государев, – строго сказал Фёдор Артурович. – А что до тебя… Григорий… или, вернее, Гирш – так ведь? Расстреливать тебя – только патроны зря тратить. Вешать – руки пачкать. Поэтому сделаем мы так – рядовых бойцов твоих мы отпустим. А тебя…

– Расстреляешь?! – Штифман словно не слышал слов генерала.

– Выпорю. Эй, братцы-казаки! Ну-ка, всыпать этому пройдохе как следует, чтобы надолго запомнил, только не до смерти! Грех на душу не берите. Горячих отмерьте, да и пусть бредёт куда хочет. Ежели ума через задние ворота ему добавите, то пойдёт он в Бердичев, домой, к семье. А коль нет… – Келлер обернулся, – коль снова с тобой, Гирш, встретимся – тогда уж не обессудь. Шашку, государем вручённую, пожалею о тебя марать, а вот петля тебе в самый раз будет. Ну, прощай, Гирш. Бывай здоров.

Взгляд назад – 2

Гатчино и Санкт-Петербург,

зима-весна 1909 года

…Прошёл государев смотр. Золотой значок «За отличную стрельбу» на груди сделал Фёдора Солонова необычайно авторитетным среди всего младшего возраста. Правда, шестая рота всё равно глядела на него неласково, шепталась за спиной, что, мол, всё равно «ничья была» и «вообще в мишень надо попадать, а не свои правила выдумывать», но на них Федя внимания не обращал.

Мысли его занимало совсем иное.

Сестра Вера теперь писала часто. На первый взгляд письма старшей сестры были совершенно невинны, но они с Фёдором выработали свой собственный шифр. Так, котёнок Черномор означал одного из эсдековских вождей, «Старика»; «титан» – громогласного и горячего «товарища Льва», «красная шаль» – Йоську Бешанова.

Выходило, что Вере удалось вновь втереться в доверие к ячейке инсургентов; правда, ничего особо важного пока что они не обсуждали. В основном – организация стачек на крупных столичных заводах, выпуск листовок, распространение нелегально завозимой из-за границы газеты «Искра».

Всё это было вполне достойно донесения в Охранное отделение, но всё-таки Вера Солонова пришла туда не за этим. А вот «этого» – планов использовать подземелья корпуса для покушения на государя – так и не случалось.

Зато в ближайший же отпуск Фёдор, отпросившись у родителей, отправился с Петей Ниткиным в Петербург.

Петин опекун, двоюродный дядя-генерал, как обычно, приехал в автомоторе. К Фёдору он был весьма расположен, особенно же ласков стал после государева смотра.

– Замечательно! Замечательно! – повторял он, сам садясь за руль. – Все будут очень, очень рады!

– Дядя Серёжа, – осторожно напомнил Ниткин. – Нам обязательно надо в Военно-медицинскую, проведать Илью Андреевича…

– Да-да, я помню, помню, похвально, что не забываете своего наставника!..

…Квартира, где обитала Петина семья, располагалась рядом с Большой Морской, в одном из капитально перестроенных домов неподалёку от Исаакия и Мариинского дворца. И «квартирой» её назвать можно было лишь с очень большой натяжкой.

Два этажа, соединённых внутренней широкой лестницей, поднимавшейся наверх плавным извивом. Внизу зала, где вполне поместилась бы вся седьмая рота, приёмная, кабинет, бильярдная и огромная кухня со столовой. На втором этаже спальни, комнатки прислуги (возле двери на чёрную лестницу), библиотека, где в эркере стоял самый настоящий телескоп, да не просто зрительная труба, а с подсоединённым фотоаппаратом!..

Всюду – стенные панели морёного дуба, роскошная и дорогая мебель, кожа, позолота; в горках застыли шеренги хрусталя, под потолком – столь же роскошные люстры золочёной бронзы.

Петя Ниткин отчаянно смущался, показывая всё это Фёдору. Солоновы жили куда скромнее, не говоря уж о бедной Зине и её матери, простой экономке на зимней даче адмирала Епанчина.

Мать Пети и её сестра,