Аксинья задумалась.

— Упоминал один раз. Говорил, что тот в Петропавловской крепости.

— В чём его обвиняют?

— Государственная измена, — ответила Аксинья. — Довольно странная история. Алексис сказал, Соловьёва держат в крепости для его же блага. Но в свете ходит упорный слух, что он уже умер. А некоторые говорят, он был разбойник и убийца почище тебя, Лёва…

Т. ещё раз поглядел на фотографию, виновато вздохнул, отдал её Аксинье и поднялся с кровати.

— Одевайся, — сказал он. — Я подожду тебя в гостиной. Хочу тебе кое-что показать.

— Что именно?

— Будет свежий литературный материал.

Через несколько минут, хмуро-недоверчивая, но с блокнотиком в руках, Аксинья появилась в гостиной и подошла к открытой балконной двери, у которой стоял Т.

— Собственно, я хотел попрощаться, — сказал Т. — Скоро вернётся Алексис, и ты услышишь много интересного.

— На что ты намекаешь?

Т. вышел на балкон и повернулся к Фонтанке спиной.

— Не хочу портить тебе удовольствие, — ответил он. — Но твоя жизнь теперь изменится. С моей точки зрения — к лучшему.

— Прекрати говорить загадками.

— Больше никаких загадок, — сказал Т. и взялся за верёвку. — Запомни меня таким, как видишь сейчас. Поскольку я уже имею представление о твоём стиле, могу даже надиктовать твоей стенографистке… «Помню его мускулистую фигуру, взбирающуюся по верёвке на крышу. Несколько сильных и ловких движений, и нога в чёрном кожаном сапоге перемахнула за скат. Затем там же оказалось и всё его большое, наизусть знакомое мне тело, а потом… Потом в моём окне остались только небо и солнце…»

Аксинья застрочила в блокноте, сумрачно и подозрительно поглядывая на Т., который уже карабкался по верёвке вверх.

Поднявшись до самой крыши, Т. посмотрел вниз и увидел вдали Олсуфьева — тот появился на набережной во главе странной процессии, где были студенты радикального вида, священник и пара хорошо одетых господ, похожих на представителей судейского сословия. Олсуфьев что-то горячо им объяснял, на ходу размахивая руками.

Последний раз глянув на замершую на балконе Аксинью, Т. закинул ногу в кожаном сапоге за жестяной скат, подтянулся и исчез за краем крыши.

На следующий день Т. вышел из «Hotel d'Europe» в половину шестого. До сбора соловьёвского общества оставалось всего полчаса, но Милосердный переулок, как выяснилось, был в двух шагах от Невского.

Похоже, известие о гибели Победоносцева дошло до прессы только теперь. Всё время, пока Т. шагал вниз по проспекту, ему казалось, что мальчишки-газетчики, выкрикивающие вечерние заголовки, целят своими звонкими голосами ему прямо в мозг, стараясь сделать так, чтобы он обернулся.

— АДСКАЯ КАТАСТРОФА В КВАРТИРЕ ПОБЕДОНОСЦЕВА!!

— ОБЕР-ПРОКУРОР ПОГИБ С ТРЕМЯ КОНФИДАНТАМИ!!

— В КВАРТИРЕ ПОБЕДОНОСЦЕВА НАЙДЕНЫ КРИСТАЛЛЫ КВАРЦА!!

— ПОПЫТКА ВЫЗВАТЬ ДУХ ДОСТОЕВСКОГО ОКОНЧИЛАСЬ КРОВАВОЙ РАСПРАВОЙ!!

«Откуда они узнали про Достоевского? — думал Т. — Скорей всего, совпадение. Обратили внимание на портрет, узнали, что Победоносцев баловался спиритизмом… Да чего они так орут… Нервы никуда…»

Однако он свернул с Невского, так и не купив газету.

Нужный дом оказался двухэтажным особняком, перед которым, словно солдаты почётного караула, стояли несколько старых тополей. Хорошенькая девчушка в белом платье прыгала по клеткам, нарисованным разноцветными мелками на тротуаре у входной двери. Она смерила Т. строгим взглядом, но не сказала ничего.

Войдя в прохладный подъезд, Т. сверился с часами. Было без десяти шесть — он пришёл слишком рано.

Стоять в подъезде не хотелось, к тому же сверху доносились весёлые голоса, и он решил подняться на второй этаж.

На лестничной площадке перед единственной квартирной дверью курили двое. Один из них был усатым молодым человеком неброского, но стильно-нигилистического вида, а второй…

Второй был тем самым ламой-спиритом, который принёс Т. портрет Достоевского и пилюли в серебряном черепе. В этот раз он был одет не в красную рясу, а в пиджак и косоворотку, придававшие ему сходство с культурным рабочим азиатской расы — хотя глубокая царапина через всё лицо делала эту культурность сомнительной.

Лама Джамбон и Т. увидели друг друга одновременно.

На лице ламы проступил ужас, и он непроизвольно качнулся назад, чуть не потеряв равновесие. Его спутник-нигилист обернулся, увидел Т. и сунул правую руку в карман.

Т. поднял перед собой ладони успокаивающим жестом.

— Господа, — сказал он, — умоляю, сохраняйте спокойствие. Я пришёл на собрание соловьёвского общества и не причиню никому неудобств. А вас, сударь, — Т. повернулся к переодетому ламе, — прошу извинить за случившееся между нами недоразумение. Поверьте, мне очень неловко — но вы сами в некотором роде послужили причиной. Зато теперь я понимаю, почему вы требовали тройную плату…

Лама Джамбон не поддержал этой робкой попытки пошутить — повернувшись, он исчез в квартире. Нигилист вынул руку из кармана, смерил Т. внимательным взглядом и скрылся следом, прикрыв за собой дверь.

Т. остался на лестнице один.

«Вот чёрт, — думал он. — До чего же неловко вышло…»

Дождавшись, когда часы покажут пять минут седьмого, он позвонил.

Открыл неожиданный в таком месте ливрейный лакей с седыми бакенбардами.

— Вам назначено? — спросил он.

— Нет, но…

— Велено впускать только господ, кому назначено, — сказал лакей.

— Позвольте, но…

— Не велено, — повторил лакей и сделал попытку закрыть дверь.

Т. поставил в проём ногу и позвал:

— Господа! Я по поводу Владимира Сергеевича Соловьёва! Велите впустить!

— Открой, Филимон, — сказал женский голос в глубине квартиры, и лакей послушно отступил.

Войдя, Т. увидел в прихожей высокую стройную даму в тёмном платье с ювелирной брошью в виде камелии.

— Что вам угодно? — спросила она, внимательно глядя на Т.

— Видите ли, мне от знакомых стало известно, что здесь собирается соловьевское общество. Я был знаком с Владимиром Сергеевичем, и мне показалось…

Дама улыбнулась.

— Мы не афишируем наших встреч, — сказала она. — И потом, «общество» — это слишком сильно сказано. Скорее, просто собрание друзей. Чем вы можете подтвердить, что знакомы с Владимиром Сергеевичем?