— Если вы не возражаете, во время форсирования я вместе с несколькими товарищами буду находиться при вашем штабе, — спокойно сказал я.

— Не возражаю.

…Скрипели несмазанные повозки, ржали лошади, ругались ездовые. Бойцы затаптывали костры. Скрылся хвост одного отряда, показалась голова другого.

Утро застало нас в том же лесу. Только южнее, в межозерье. У одного озера отряд Новикова, у другого, которое называется Святым, — наш.

Форсировать Горынь не удалось. Когда до реки оставалось около двух километров, немцы открыли огонь. Повозки пустились врассыпную. Раненые лошади бились на поле. Крик, шум, неразбериха. А немцы кладут мину за миной, мину за миной.

— Надо давать отбой, — посоветовал я Новикову. Полковник, напружинившись, сидит в повозке. Руками схватился за борта. Вздулись желваки на скулах, лихорадочно блестят глаза. Ветер растрепал давно не стриженные светлые волосы.

— Правильно советует бригадный комиссар, — присоединяется ко мне Басаргин. — Кроме потерь, ничего не добьемся.

Новиков словно не слышит. Подходит Петренко, с него ручьями стекает вода.

— Был на том берегу. Там «Викинг». Взяли пленного. Но он помер. Противник ждал форсирования у Барбаровки. Новиков вытягивается на повозке.

— Передайте, Басаргин, пусть отходят.

Потом поворачивается на бок и как бы оправдываясь:

— Разведка подвела. Не первый раз… Сукины сыны…

— Случается. У нас на Вилии не лучше было. Тоже сунулись и схлопотали по шее… Теперь Петренко берег прощупает.

Новиков молчит, не возражает.

Капитан Шумячкин со своей группой развел костры там, где стоял отряд Новикова. Пусть немцы думают, что все вернулись на место прежней стоянки.

Продовольственники подобрали убитых лошадей. Кроме того, выясняется, что Петренко сумел захватить не только пленного, но и машину с мукой. Несколько мешков переправили через реку. Значит, сегодня будет еда…

Гитлеровцы бомбят костры. Тяжелая артиллерия кладет вокруг них снаряды, а мы моемся в Святом озере и прислушиваемся к далеким разрывам. Среди полуголых бойцов снует Маруся.

— Шею тоже не грех помыть… А руки-то, руки!..

— Так чем же, сестричка, помоешь? Я уж забыл, как мыло выглядит.

— Песком три, да подольше…

Санобработка — затея Маруси. Ей все подчиняются легко, безропотно. Замечания ее принимают как нечто должное, без обиды. Маруся добирается и до штабной роты.

— А начальникам грязными ходить можно? Так, что ли, товарищ майор? обращается она к Сытнику. — Прикажите командирам пройти санобработку.

— Та чего мне приказывать, они вас слухают лучше, чем меня… Ведь было, сестричка, время — каждое утро мылись и перед едой еще особо. Спать ляжешь простыня белая, свежая, складки после утюга, подушка мягкая, чистая, расчувствовался Сытник. — Не верится даже, что було такое время и наступит когда-нибудь снова…

— Обязательно, товарищ майор, наступит, обязательно. Я в это так верю, так верю! — убежденно произносит Маруся, прижав руки к груди. — Ночью иду иногда, глаза закрыты, за кого-нибудь держусь, а сама думаю — как после войны будет. Вы не мечтаете об этом?

— Мечтаю, — признается Сытник. — Ох, как мечтаю. Тильки времени мало остается, чтобы мечтать…

Мои отношения с Новиковым постепенно налаживались. Он болезненно переживал неудачу при форсировании.

— Нелегко с повозки командовать…

Отряды сохранили самостоятельность. Продовольственники Новикова и наши действуют врозь. Но штабы работают сообща, исподволь готовятся к форсированию. Каждую ночь Петренко с Гартманом уходят на Горынь.

Новиковцы ходят к нам в гости, мы — к ним. «Редакция» увеличила «тираж» сводок Совинформбюро в расчете на соседей.

Как-то раз Басаргин спросил у меня — правда ли, что в нашем отряде есть гармонист с двухрядкой и чтец, который на память знает чуть не всего Маяковского. Я подтвердил.

— Нельзя ли откомандировать их на один вечер к нам?

— Отчего же?.. Можно.

Гитлеровцы нас пока что оставили в покое. В отряде снова проводятся занятия, политинформации, иной раз в какой-нибудь из рот устраиваем нечто вроде вечера самодеятельности.

Неожиданно мы стали обладателями некоторого количества муки. И опять благодаря Петренко. Он наткнулся на мельницу, куда немцы возили зерно. Разведчики вместе с продгруппой Зиборова совершили ночной налет.

Печь хлеб негде. Его заменяет «болтушка» — еда не ахти какая, но все же силы поддерживает. Кто-то посоветовал печь чуреки. Вырыли яму, разложили в ней костер. Когда костер погас и стенки ямы накалились, стали бросать на них куски теста. Получилось сносно. Как-никак — хлеб.

Но до чего же относительна эта «нормальная жизнь»! Среди ночи вдруг крик: «Немцы!» — и очереди из автомата.

Все вскочили. А гитлеровцев и в помине нет. Просто кому-то из бойцов пригрезилось во сне, он и закричал, схватился за автомат. Калинин осмотрел бойца и забрал в команду выздоравливающих — нервное перенапряжение. По этой же причине пришлось забрать оружие и еще у нескольких человек.

Отсиживаться в славутских лесах, на берегу Святого озера, не входило в наши планы. Мы стремились пробиться на восток. Однако форсировать здесь Горынь невозможно. На схеме Сытника номерами полков помечены гитлеровские гарнизоны вдоль всего правого берега к югу от Славуты.

Ну а если форсировать реку за славутским изгибом в северном направлении, а уж потом повернуть на восток?

Тихой звездной ночью идут отряды по лесу. Ни огонька, ни слова. Только скрипят подводы. С Т-26 пришлось расстаться.

Я шагаю рядом с повозкой Новикова. Полковник нарушает молчание:

— Чего вы все пешком и пешком? Подсаживайтесь. Тем более хромаете…

Неслышно спускаемся к реке. Высоко подняв над головами камеры, по темной неподвижной воде идут кинооператоры.

Несколько ночей назад нам никак не удавалось добраться до реки. А сейчас рота за ротой форсирует Горынь — и ни звука, ни выстрела. Мокрые лошади поднимаются на крутой берег и исчезают в темноте.

Вот, наконец, и арьергард. Неизменно замыкающая рота Карапетяна. Прощай, Горынь.

Но в тот момент, когда последний боец, отжимая полы шинели, выскочил на песок, где-то впереди одиноко прозвучал выстрел. И сразу же залились автоматы, застучали пулеметы. Сытник и Басаргин, следовавшие с передовым отрядом, наскочили на автоколонну противника. Завязался бой.

Небо уже не бездонное, бархатное, каким было полчаса назад, а плоское, серое, с тусклыми звездами. Ночь на исходе, кругом — открытая местность. Где-то слева должен быть лес.

Передаю со связным Сытнику: прижимайтесь влево, уходите в лес.