Лед обжигает мне плоть,

Пальцы ранят осколки

Твоих замерзших слез.

Я вижу тебя за спиной:

В ожиданьи — всегда,

В наблюденьи — всегда,

Всегда в недовольстве глухом.

От взглядов, что ранят меня,

Спрятано сердце мое

В панцирь из синего льда.

О чем думал Тиллер, когда отмечал это стихотворение? Не поступаю ли так и я, ограждая свое сердце ледяными укреплениями, которые становятся все холоднее и толще, пока как-нибудь я не сделаюсь такой же, как Кердж?

Я захлопнула книгу. Нет, я не Кердж. Я не превращусь в него.

Не превращусь?

У меня не хватало сил сражаться с этим кошмаром. Хотя на Дьеше стоял полдень, я была вымотана до предела. Перелет сбил мои внутренние часы.

Я вышла из гостиной в помещение, которое называла галереей памяти, коридор с голоэкранами на стенах. Мои шаги поочередно включали лазеры, высвечивающие на экранах голограммы. Пейзажи вокруг деревенского дома моего отца: горы с голубыми шапками на вершинах, выстроившиеся на фоне голубого неба как спинной хребет великана, поля зелено-серебряных трав, леса с коренастыми от повышенной гравитации деревьями, плотные кроны которых смыкались над головой зеленым куполом…

Дом.

Когда картины по очереди погасли у меня за спиной, я притронулась к панели на стене и дверь в мою спальню открылась.

Я заснула сразу же, как только голова коснулась подушки.

— Мне очень жаль, — сказала сестра, — но секондери Блекстоуна сейчас нет.

Она «стояла» на экране моей голобудки как живая. Лазеры считали ее внешность до малейших деталей и передали по оптическим волокнам моему компьютеру, который нарисовал ее голопортрет. У меня не было ни малейшего желания смотреть на эти мельчайшие детали. Она была слишком хорошенькая.

Черт, что делает Рекс в обществе такой хорошенькой сестры?

— Вы не знаете, когда он вернется? — спросила я.

— Извините, не знаю — Она улыбнулась. — Он гуляет в парке. Ему передать, что вы звонили?

Что, если он не хочет видеть меня? Может, он на самом деле сидит там рядом, но просит ее отвечать, что его нет? Ох, черт. Хватит воображать невесть что.

— Да. Передайте ему, что звонила Соз и что я у себя дома.

— Обязательно. Чао. — Ее образ растворился.

Чао? Чао? Что это нынешняя молодежь так увлекается словечками вроде этого «чао». Чем их не устраивают старые, добрые сколийские обращения вроде «Всегда к вашим услугам, мэм?» Это «чао» — земное выражение.

Никакого уважения к своей культуре. Что делает Рекс в обществе такой сестры?

Пульт загудел, привлекая мое внимание к горевшему в углу синему огоньку. Я прикоснулась к огоньку пальцем и из динамика послышался знакомый голос.

— Привет, Соз.

Мой пульс резко участился.

— Рекс?

— Роза передала мне, что ты звонила.

— Роза?

— Моя сиделка.

Ну да, у нее и не могло быть не цветочного имени.

— Ты сейчас с ней?

— Нет. Я в парке.

В парке. В каком? Правда, на Дьеше их не так уж много. Здесь слишком высоко ценят воду, чтобы тратить ее на не идущие в пищу или в промышленность растения. Поэтому каждому пригородному району полагается только один парк. Все же районов двадцать девять, а это означает, что он может находиться в одном из двадцати девяти мест. Может, он просто не хочет, чтобы я знала, где он.

— Соз? — спросил Рекс. — Ты еще здесь?

Я покраснела:

— Да.

— Когда ты прилетела?

— Вчера. Я прилетела, чтобы… — Зачем? По легенде я прилетела повидаться с ним. — Я все думала… я хочу сказать, я понимаю, что меня долго не было…

Голос Рекса зазвучал чуть менее напряженно.

— Ну, всего каких-то пять месяцев.

— Я просто думала… ну, как у тебя дела.

— Лучше.

— Я рада. — Что он ответит, если я предложу повидаться?

— Соз…

— Да?

— Если ты не занята… я в парке номер пятнадцать. Если ты хочешь заглянуть… Если ты занята, я пойму, — торопливо добавил он.

В пятнадцатом было жарко. Чертовски жарко. Широкие проезды разделяли газоны цвета осенней листвы. Пока я ехала через парк на движущемся тротуаре, навстречу мне то и дело попадались люди в форме с зеркальными очками.

Рекс ожидал меня точно там, где обещал, сидя в тени древовидного кактуса. Я соскочила с тротуара и пошла к нему прямо через газон. Сухая трава хрустела у меня под ногами. У него был отдохнувший и здоровый вид.

Единственной незнакомой мне деталью была серебристая сетка, покрывавшая все его тело ниже пояса подобием металлических брюк.

Он осматривал дорожки и газоны. Увидев меня, он поднял руку. Когда я помахала в ответ, он оперся рукой о ствол кактуса. И отдернул ее — я ощутила укол так явственно, словно сама напоролась ладонью на иглу. Он попробовал снова, на этот раз удачно.

И встал.

Я замерла, уставившись на него. Потом снова тронулась с места, преодолев последние несколько метров, разделявшие нас.

Он кивнул мне:

— Соз.

— Ты стоишь!

Его лицо расплылось в улыбке.

— Как видишь.

— Как? — Нет, вопрос идиотский. — Я имела в виду…

Он повернулся и свободной рукой прикоснулся к основанию позвоночника. Я пригляделась и увидела присоединенный к сетке псифон.

— Он подключен к позвоночнику выше поврежденного участка, — объяснил Рекс. — Соединяется с оптическими волокнами, идущими к моему мозгу.

Я не сводила глаз со штекера.

— Врач сказал тогда, что они боятся делать что-то еще с твоей биомеханической системой.

— Риск, конечно, был. Но я решил пойти на это, поскольку сама процедура проста до невозможности. Все, что они сделали, — это подремонтировали волокна и врастали в позвоночник новое гнездо. Мне повезло. Это работает.

Он дотронулся до маленького диска, вплетенного в сеть на талии.

— Когда этот процессор получает сигнал от мозга, он передает его на сеть. — Он сделал шаг от дерева на негнущихся ногах и развел руки в стороны. — Сеть двигается и передвигает с собой и меня.

— Ты можешь ходить! — Я не могла сдержать радость.

Он ухмыльнулся, сделал еще один неуверенный шаг — и завалился набок. Я попыталась схватить его за руку, но он оттолкнул меня и упал на колено.

Лицо его исказилось — чем? Злостью? Болью? Стыдом?