Трудно придумать что-либо более стесненное, и все же они не решились отправить меня на вокзал – они положили меня на сундук в общем коридоре. Я пошел в Министерство Высшего образования и стал выбирать дорогу, по которой мне предстояло идти дальше. А Шафрановичи не только приютили меня, но еще и кормили, хотя, как я сейчас понимаю, каждая копейка у них была на счету, а тогда я отождествил их с Бичами и с отношением ко мне Бичей. На всю жизнь я остался им благодарен.

В министерстве, узнав, что я сдал вступительные в МАИ, предложили мне широкий выбор. Справка о сдаче экзаменов в МАИ была хорошей аттестацией. Я выбрал Ленинградский Горный, сдал туда копии документов и получил вызов. Копий Аттестатов Зрелости и справок из МАИ я заготовил несколько комплектов и еще раз зашел в МВИ (Министерство Высшего Образования). На втором этаже в коридоре сидела молодая женщина за столом, на котором лежал плакат с описанием факультетов в Харьковском Механико-Машиностроительном Институте (ХММИ). Среди описаний специальностей, которые получали выпускники института, было и приглашение стать специалистом в области атомной энергии. Ого!

Но, атомная физика и Харьков, недавно освобожденный от немцев?

С этим вопросом я обратился к представителю института. Она рассказала про УФТИ, который еще до войны играл заметную роль в атомных исследованиях, и теперь их продолжает. Находится УФТИ (Украинский физико-технический институт) через забор от ХММИ. Этот забор меня сразил, я отдал ей очередную стопку копий документов и получил от нее очередной вызов. Так я очередной раз столкнулся с атомной темой. Горный институт мне нравился – геология, руда, романтика. Ну, а атомный – большая наука (к которой, как я потом убедился, у меня не было способностей), мода, новые открытия, перспектива. Победила мода – я поехал изобретать атомную бомбу.

Первое, что меня поразило в Харькове – это обилие пекарен. Пока ехал на трамвае, чуть ли не на каждой остановке пекарня – «перукарня», «перукарня». Уже через день я знал, что это не пекарня, а парикмахерская. А через несколько месяцев я свободно читал украинские газеты, понимал радио и просторечный разговор на базаре. Но, украинское произношение я не освоил. Мое чтение вслух украинской газеты вызывало в общежитии смех. Не освоил я и украинскую лексику, я все понимал, но сам подобрать подходящие слова для выражения мысли затруднялся. Украинец и русский могут свободно говорить друг с другом каждый на своем языке, и будут понимать друг друга, может быть, лишь изредка спрашивая о значении отдельных слов. В институте на экзамене по химии при мне девушка спросила экзаменатора, можно ли ей сдавать экзамен на украинском языке. «Да, конечно», – сказала экзаменатор.

Соотношение украинской и русской речи на Украине для правителей Украины является неразрешимой проблемой. Для народа такой проблемы нет – каждый говорит на том языке, который для него удобнее, и все друг друга понимают. Проблемы для народа создают правители – то, усиливая украинизацию, то, борясь с националистическим уклоном, то, принуждая людей отдавать детей в украинские школы, то, предоставляя в этом вопросе свободу.

По случаю то ли конкурса самодеятельности, то ли какого-то праздника наш драмкружок выступал на сцене оперного театра. Мы готовились к выступлению, а в это время еще готовили театр к намечаемому действию, в котором мы должны были участвовать. На полу сцены лежал лозунг, который предстояло повесить над сценой. Лозунг был на украинском языке, и какие-то начальники стояли над лозунгом и, с помощью рук на своих затылках и на лбах, пытались между собой выяснить: правильно ли написано какое-то слово.

Мать моего товарища, которая была каким-то преподавателем в Харьковском университете, дома разговаривала на украинском языке. В её представлении, раз она считает нужным говорить на украинском, то и все на Украине должны говорить на украинском, и для этого позволительно принуждать людей отдавать детей в украинские школы, но в разговоре ее сына среди нас, я ни разу не слышал украинских слов.

Нехорошие правители (бяки) во всем мире стараются подмять народ под себя, чтобы все говорили на одном языке и все одинаково молились. Оставили бы они нас в покое, позволили бы нам говорить на любом языке и молиться, как бог на душу положит, а сами бы только следили, чтобы мы между собой не дрались, а строили бы школы и храмы. А для просвещения ввели бы во всех школах курс «ИСТОРИЯ МИРОВОЗЗРЕНИЙ».

Харьковский механико-машиностроительный институт, раньше назывался Технологическим, основан он еще в ХIХ веке. Это один из старейших технических вузов России (первый вроде). После революции в связи с ростом числа студентов его разбили на несколько институтов. Студентов в ХММИ было около пяти тысяч. Позже, уже, когда я там учился, пошла мода на укрупнение и институт вновь объединился в Харьковский Политехнический институт – ХПИ, с числом студентов около двадцати тысяч.

В первый послевоенный год поселили нас в аудиториях «Главного» корпуса. Общежития для первокурсников не было. Трехэтажный главный корпус старинной постройки со стенами чуть ли не полуметровой толщины из красного кирпича – в плане замкнутый прямоугольник с перемычкой и двумя внутренними дворами. Одна из его длинных сторон разрушена. Похоже, прямое попадание большой бомбы или взрыв большой радиоуправляемой мины. Мусор от взрыва уже вывезен. В годы учебы шутили, что Харьков «скверный город», потому что на местах разрушенных зданий разбили скверы, и скверов было много.

Первокурсников поселили в аудиториях оставшейся целой части корпуса на втором и третьем этаже. При заселении надо было сходить на Холодную Гору в другом конце города и пройти санпропускник. Но кто-то изобретательный из картофелины изготовил печать со змеей на вазе и надписью по окружности печати «Врач Халтурин». Бланков нашлепали сколько надо, а расписывался за Халтурина каждый сам.

Я попал в аудиторию, где разместили 40 человек. 20 вдоль одной стены – кровати торцом к стене, 20 вдоль другой стены. Между каждыми двумя кроватями – тумбочка на двоих. В середине, вдоль всей комнаты, длинные столы для занятий и несколько табуреток. Заниматься можно было и в читальне во время ее работы.

В общаге занимались круглые сутки. Одни занимались сразу после лекций, некоторые вечером, а некоторые сначала высыпались, а потом ночью занимались. Каждый, кто как хотел. Никакой очередности и договоров, уговоров не было. Кто хотел заниматься, тот находил и время, и место для занятий. Через проход от меня спал Вениамин Стешич, с которым у меня были дружеские отношения. Красивый интеллигентного вида молодой человек. В нашем кругу это был энциклопедист. Он всё знал. Он всех учил. После занятий в институте, часов в 5 вечера он принимал таблетку, чтобы быстро заснуть. Действительно, после занятий надо отдохнуть и лучший отдых это сон. Я о существовании таких таблеток не знал, а узнав, никогда не пользовался. Часов в 9 вечера он вставал, принимал таблетку, чтобы не спать, варил еду, ел и опять ложился, «потому что таблетка начинает действовать через час». Он все знал. Чтобы переждать этот час он засыпал и уже до утра. Дальше первого курса он не пошел. Правда, администрация института, очарованная его интеллигентным видом и хорошо подвешенным языком, зимние экзамены перенесла ему на весну. Потом и зимние и весенние экзамены за первый курс перенесла ему на осень. За лето знания у него не появились. Технический ВУЗ был не его санями. Осенью он приехал, забрал документы и уехал домой в Сумы. Там он стал работать в райкоме комсомола и высоко пошел по этой линии. Там он сел в свои сани.

Если выбросить войну, то только десять, пятнадцать лет прошло с тех пор, как кончились поиски новых «коммунистических», «социалистических», «революционных» методов учебы рабочих и крестьян. Лев Израилевич Штейнвольф рассказывал про студента, который на заключение экзаменатора, что этот студент ничего не знает, начинал шуметь, что экзаменатор преследует московского пролетария. Преподаватели, опасаясь такого обвинения, ставили ему тройку и таким образом этот горлодёр дошел до третьего курса, пока его всё-таки не выгнали. Сам Лев Израилевич еще застал «коммунистическую – групповую» форму обучения, когда группа из своей среды выделяла одного, который