— Ты слишком добрый человек, Нарсисо, отсюда все твои страхи. Сейчас ты снова вляпался в неприятную историю. Боюсь, тебе придется отправиться в полицию и все рассказать.

— Я туда не пойду, дон, пусть меня несут вперед ногами! — решительно воспротивился шофер. — Я не знаю, куда и зачем уехала Армида. Если с ней что-то случилось, они кинутся искать виноватого. А я — обратите внимание — идеальный виновник. Бывший шофер дона Исмаэля, сообщник сеньоры. И в довершение всего — чернокожий. Чтобы отправиться в полицию, я должен окончательно с ума свихнуться.

«Все верно», — подумал дон Ригоберто. Если Армида не объявится, платить за разбитые тарелки придется Нарсисо.

— Ну ладно, возможно, ты и прав, — подтвердил Ригоберто. — Никому не рассказывай того, что рассказал мне. Дай мне время подумать. Я поверчу это дело в голове, а потом что-нибудь тебе присоветую. К тому же Армида может вернуться в любой момент. Позвони мне завтра, как сегодня, — во время завтрака.

Ригоберто высадил Нарсисо на стоянке «Розы ветров» и вернулся к себе домой в Барранко. Он заехал прямо в гараж, чтобы не сталкиваться с журналистами, которые все так же толклись у подъезда. Их свора увеличилась вдвое.

Донья Лукреция и Хустиниана до сих пор не отлепились от телевизора, на их лицах было написано изумление. Рассказ Ригоберто они слушали, разинув рот.

— Самая богатая женщина Перу убегает с чемоданчиком в руке, в заштатном автобусе, точно какая-то побродяжка, держа путь в никуда, — подвел итог дон Ригоберто. — Мыльная опера еще не закончена, она продолжается и с каждым днем все больше закручивается.

— Я прекрасно ее понимаю, — воскликнула донья Лукреция. — Ей сполна хватило всего этого: адвокатов, журналистов, гиен, праздных зевак. И она решила исчезнуть. Но куда?

— Уж куда, если не в Пьюру, — заметила Хустиниана с абсолютной уверенностью в собственной правоте. — Армида — пьюранка, и у нее там даже есть сестра, которую зовут Хертрудис, если я не ошибаюсь.

«Она никогда не плакала», — подумал Фелисито Янаке. Действительно, ни разу. Но сейчас Хертрудис онемела. Она больше не раскрывала рта — по крайней мере при нем и при служанке Сатурнине. Возможно, она разговаривала с Армидой, своей сестрой, которую после ее неожиданного появления она разместила в комнате, где в детстве и в юности ночевали Мигель с Тибурсио — пока не начали жить самостоятельно.

Хертрудис и Армида провели в этой комнатке много часов, и невозможно представить, что все это время они просидели молча. Однако, с тех пор, как прошлым вечером Фелисито вернулся от прорицательницы Аделаиды и рассказал жене, что паучок-шантажист — это Мигель, что полиция его уже арестовала и он во всем признался, — с тех пор Хертрудис онемела. Больше при муже она рта не раскрывала. (Фелисито, разумеется, ни словом не упомянул про Мабель.) Глаза ее загорелись и опечалились, это точно, а руки она сложила, словно для молитвы. В этой позе Фелисито лицезрел жену при каждой встрече в течение последних суток. Когда он вкратце пересказывал историю, услышанную от полицейских, — тщательно избегая имени Мабель, — Хертрудис ни о чем не спрашивала, ничего не добавляла, не отвечала на немногочисленные вопросы Фелисито. Она сидела в полумраке телевизионной гостиной: немая, закрытая на все створки, точно шкаф, со скрещенными руками, с этим блестящим недоверчивым взглядом, неподвижная, словно языческий идол. Потом Фелисито предупредил, что очень скоро новости распространятся по городу и журналисты облепят их дом точно мухи, так что ни одному из представителей прессы дверь открывать нельзя, да и отвечать по телефону тоже. И тогда Хертрудис поднялась с кресла и, все так же не говоря ни слова, удалилась в комнату к сестре. Фелисито отметил, что его жена не стала сразу же искать свидания с Мигелем в комиссариате или тюрьме. А еще эта странная немота. Эта молчаливая забастовка распространяется только на него? Видимо, с сестрой она все-таки говорила, потому что за ужином в ответ на приветствие Фелисито Армида продемонстрировала осведомленность в последних событиях семьи.

— Мне очень жаль, что я вам докучаю именно в такой тяжелый для вас момент, — сказала она, протянув руку хозяину дома. Элегантная сеньора, в которой он никогда бы не признал сестру жены. — Мне просто некуда было податься. Обещаю, я задержусь всего лишь на несколько дней. Тысячу раз прошу прощения, что так вот ворвалась к вам в дом, Фелисито.

Он просто не верил своим глазам. Эта сеньора, такая яркая, столь изысканно одетая и украшенная, — сестра Хертрудис? Армида выглядела намного моложе, а ее платье, туфельки, кольца, серьги, ее часы могли принадлежать только одной из тех богатеньких сеньор, что жили в Чипе в больших домах с садами и бассейнами, но никак не женщине, вышедшей из «Рожка», затрапезного пансиона в пьюранском предместье.

За ужином Хертрудис не съела ни кусочка и не произнесла ни слова. Сатурнина унесла нетронутыми блюдо с лапшой-паутинкой и цыпленка с рисом. Весь вечер и немалую часть ночи продолжались звонки в дверь и дребезжание телефона — но дверь никто не открывал и трубку не снимал. Фелисито время от времени выглядывал наружу через щелку в шторах: вот они, жадные до мертвечины вороны со своими камерами, собрались на дорожке к подъезду и на тротуаре улицы Арекипа, выжидают, чтобы кто-нибудь вышел из дому, и уж тогда набросятся всей стаей. Но поздно вечером вышла только Сатурнина — ей пора было возвращаться домой, и Фелисито смотрел, как служанка обороняется от нападений, вскидывая локти, закрываясь от вспышек фотокамер, бросаясь наутек.

В одиночку усевшись в гостиной, Фелисито посмотрел новости по местному каналу и послушал радио. На экране появился мрачный растрепанный Мигель, в свитере-водолазке, в кроссовках, со скованными руками, а потом и Мабель — без наручников, испуганно мигающая под яркими вспышками. Фелисито внутренне порадовался, что Хертрудис забилась в спальню и не сидит сейчас рядом с ним, не видит дикторов, которые с упоением рассказывают, как любовница коммерсанта по имени Фелисито Янаке, получившая от него маленький домик в Кастилье, наставила ему рога с его же собственным сыном и вместе с последним организовала заговор с целью шантажа, посылая знаменитые письма с паучком и поджигая здание «Транспортес Нариуала».

Фелисито смотрел и слушал все это с замиранием сердца, с повлажневшими ладонями, предчувствуя близость нового головокружения — такого же, что привело его к обмороку в лавке Аделаиды, но в то же время и со странным чувством, что все это — очень далеко и его не касается. Не имеет к нему ни малейшего отношения. Фелисито не почувствовал себя затронутым, даже когда на экране возникло его собственное лицо, а диктор продолжал вещать о его возлюбленной (он употребил слово «сожительница»), о Мигеле и о транспортной конторе. А зритель в кресле как будто освободился от самого себя, и тот Фелисито Янаке из телеэкрана и радиопрограмм выступал уже как узурпатор, присвоивший его имя и лицо.

Когда Фелисито уже лег, но еще не заснул, он услышал в соседней спальне шаги Хертрудис. Коммерсант посмотрел на часы: около часа ночи. На его памяти жена никогда не задерживалась допоздна. Фелисито так и не смог заснуть, он провалялся всю ночь, по временам размышляя, но все больше не думая ни о чем, прислушиваясь к биению своего сердца.