поверхности зоны высадки десанта. Удовольствие не из приятных. В конце концов я дернул за вытяжное кольцо, чтобы освободиться от подвесной системы парашюта. Я лежал на спине. Сержант воздушно-десантных войск встал надо мной.

— Нужно сделать четыре прыжка, курсант. Осталось еще три приземления. При последнем прыжке парашют может не раскрыться. Тогда мы пошлем твоей маме значок в форме крыльев.

Я проходил стажировку по программе подготовки курсантов «Выживание, уклонение, сопротивление, побег», сокращенно ВУСП. Девизом школы было «Вернемся с честью». Это была выжимка уроков, которые преподали американским заключенным в Северном Вьетнаме, во время «Войны в заливе» и при других конфликтах.

Первую неделю ВУСП были курсами джентльменов: полдня мы проводили в аудитории Авиационной базы ВМС Норт-Айленда. В числе инструкторов были люди, которые провели больше времени в иностранных тюрьмах, чем в морской пехоте. Как они говорили, целью курсов является научиться преодолевать «засирание мозгов», связанное с заключением на территории врага. Нас учили правам «Женевского соглашения»: еда, крыша над головой, медицинская помощь и почта, — все это сопровождалось кривой улыбкой. «Не ждите, ничего из этого у вас не будет». Инструкторы требовали от нас недословного цитирования «Кодекса поведения военнослужащего». Кодекс был написан после Корейской войны, — тогда из пленных американцев, не выдержавших физического и психологического давления, враги выпытали много достаточно важной информации.

Кодекс начинался словами: «Я американский боец. Я служу войскам, стоящим на страже своей страны и нашего образа жизни. Я готов отдать свою жизнь за эти ценности». Затем шло торжественное обещание никогда не сдаваться и всегда делать все возможное, чтобы не попасть в плен, а если все-таки попал, пытаться бежать и ни в коем случае не пользоваться особыми благами, предлагаемыми врагом.

Кодекс обязывает американцев поддерживать веру в своих созаключенных и запрещает выдавать имена, должности, серийные номера и даты рождения. На все остальные вопросы нужно давать «очень отдаленные ответы». Кодекс заканчивается так: «Я никогда не забуду, что являюсь американским бойцом, несущим ответственность за свои поступки, и обязуюсь следовать принципам, сделавшим свободной мою страну. Я всецело положусь на Бога и Соединенные Штаты Америки». Во время второй недели в ВУСП нам представился шанс попробовать все это на своей шкуре.

Утром в воскресенье мы сели в автобус. В моем кармане лежало только то, что было разрешено взять с собой: компас, зубная щетка и парашютная стропа.

Первые несколько дней были нацелены на закрепление навыков, полученных в классе, — ориентирование, камуфляж, подача сигналов и поиск пищи.

За шесть дней я съел одну морковку, несколько горстей заячьего ячменя и маленький кусок кролика. ВУСП боялись, прежде всего, из-за голода. И этот самый голод медленно, но верно понижал нашу способность принимать решения, наш рассудок становился более уязвимым.

В середине недели начался наш так называемый выпускной экзамен: симуляция крушения корабля на вражеской территории. Нужно было уйти от преследовавших нас людей и собак, а если нас все-таки захватят в плен — не раскалываться на допросах в лагере для военнопленных. Они поймали всех. Никому не удалось убежать. Нас привели в лагерь. Правда, была одна вещь, которая не поддавалась ни их, ни нашему контролю: это время — курсы оканчивались, когда они оканчивались. В нашем случае вся фишка была в том, что нас все равно поймают, рано или поздно, но лучше скрываться, сколько можно, в лесу, то есть на свободе, чем оказаться в лагере, где все зависит от милости захватчиков.

В плену. День и ночь прошли как в тумане: побои и допросы шли один за другим. Меня раздели до нижнего белья и запихнули в одиночную шлакобетонную тюремную камеру, потолки здесь были настолько низкими, что я не мог встать во весь рост, да и лежа вытянуться во всю длину тоже не мог. Я пытался лечь — ноги начинали сводить судороги, поэтому приходилось вставать на пятки. Затем спину начали сводить судороги, и я лег. Несколько часов подряд повторялся этот немудреный цикл: встал, лег, встал, лег. Изоляция очень жестокая штука, даже если это изоляция на несколько часов. В камере было не на что смотреть, не с кем поговорить, никак нельзя было понять, день сейчас или ночь, восход или закат. Нас заставляли почувствовать себя абсолютно беспомощными.

Вывели из камеры. Повели. Я зашел в комнату — она была теплой и солнечной, на полу лежал ковер. Меня поприветствовал мужчина, сидящий за письменным столом, он посмотрел со снисходительной улыбкой и попросил присесть. Пододвинул ко мне коробку с конфетами и кружку дымящегося кофе. Он сказал, что я могу угощаться. Компостирует мне мозги. Я отказался, но не без долгого взгляда на поднимающийся с кружки дымок. Он сказал, что является уполномоченным представителем Ямайского посольства. Я кивнул. Он спросил, как со мной обращаются. Я ответил; что в соответствии с 25-м пунктом Женевской конвенции меня должны содержать в хороших условиях, а 26-й пункт гарантирует мне рацион из основных продуктов ежедневного питания. На данный момент у меня нет ни того, ни другого. Он улыбнулся и ответил, что подумает, чем мне можно помочь. Потом вдруг посмотрел на меня обеспокоенным взглядом и спросил, каково мое физическое состояние. По его просьбе я поднял и опустил голову, повернул ее вправо, влево. Он также попросил меня поднять сначала руки, потом ноги.

Вежливо подчиняясь, но не принимая подачек, я нанес поражение лжеямайцу. Меня вернули в камеру.

Выпустив меня, наконец, из камеры, охрана загнала меня на один лестничный пролет вверх и заставила встать на колени на деревянный пол. Мне завязали глаза, так что видеть я ничего не мог. Руки были связаны за спиной. Чей-то голос начал быстро, один за другим, задавать мне вопросы: имя, должность, род войск, причина, по которой я прибыл в страну, число американцев в моем самолете. Допрашивающий ходил вокруг меня, и под его ногами скрипели деревянные доски. Я не знал, с какой стороны ждать ударов.

Я, как мог, старался использовать технику противодействия, которой меня обучили: придумал правдоподобную историю, был логичным, сообразительным и легко приспосабливался. Я поочередно то уходил в своем рассказе в никому не нужные дебри, то вдруг начинал говорить о фактах, ну совсем никак не связанных с вопросом.

Закончилось тем, что в мои ступни начали тыкать винтовочным стволом, а потом, когда я, похрамывая, поплелся в камеру, засадили мне им прямо в грудную клетку.

По окончании ВУСП проводился анализ поведения