Как-то Полина поделилась опасениями по поводу здоровья подруги с родителями и посетовала, что Кристина скрывает от своих родителей свои недомогания, хотя, возможно, могла бы вылечиться. В ответ Томас озабоченно покрутил головой и сказал, что постарается уговорить Кристину показаться одному из своих коллег — хорошему специалисту по этому роду заболеваний.

— Странно, а по внешнему виду не скажешь что у нее больная печень, — заметила Барбара.

Полине слова приемной матери показались немного странными. Неужели Барбара не знает как обманчива бывает внешность?

Она заходила к подруге после занятий в те дни когда у той были приступы. Да, Кристина выглядела неплохо, но она лежала на диване, держась за живот, и ее лицо, по-прежнему, впрочем, розовощекое, было искажено страданием.

Однажды Кристина не появилась на занятиях в гимназии два дня подряд, и пылкое воображение Полины стало рисовать ей печальные, а то и просто мрачные картины. Кто знает, может быть, Кристина дома одна, а нужно срочно вызвать врача или везти ее в больницу. Полина так нервничала и дергалась, что учитель, заметив ее странное состояние, отпустил девушку домой.

Через десять минут Полина уже стояла у дверей дома, где жила Кристина. Свой велосипед — обычный транспорт любекских школьниц — она прислонила к стене дома. Полина надавила на кнопку дверного звонка — звонок не работал, и окна были зашторены, только окошечко на кухню немножко приоткрыто… Недолго думая, Полина подтащила велосипед к открытому окну и встала сначала коленкой, а потом ногой на сиденье.

Акробатический этюд увенчался полным успехом — проникнув на кухню, она вошла в коридор и остановилась перед закрытой дверью комнаты, где, как она полагала, мечется по кровати, изнемогая от жестокой боли, маленькая Кристина.

Затаив дыхание, Полина прислушалась — из-за двери точно неслись громкие протяжные стоны. Холодея от страха, девушка осторожно толкнула дверь и… Тут же была вынуждена ухватиться рукой за косяк, чтобы не упасть.

Два обнаженных тела по-змеиному сплетались на показавшемся ей таком узеньком диване — диване Кристины. Полина перевела взгляд выше и увидела запрокинутое, сладострастно оскаленное лицо Кристины, а рядом с ней — затылок мужчины, покрытый редеющими, седыми волосами. Она, наверно, вскрикнула или что-то сказала, потому что затылок стал приподниматься, поворачиваться и, в конце концов, превратился в профиль… фати Томаса.

Полина сделала два шага назад и опрометью кинулась обратно в кухню. Прыгая из окна, она сильно ушиблась, но даже не почувствовала боли…

На следующее утро, улучив момент, когда Барбара занялась счетами евангелистского общества, она, не постучав, вошла в кабинет приемного отца.

— Я требую, — сказала она на чистом немецком языке, — чтобы вы немедленно отправили меня домой, в Россию. Слышите, немедленно…

К чести фати Томаса следует сказать, что он нашел силы поднять голову и посмотреть прямо в глаза «дочери». Но глаза Полины горели такой ненавистью, что Томас не выдержал и потупился.

— Хорошо, — сдавленным голосом произнес он. — Я найду возможность отправить вас домой… фрейлен Полина. Но при одном условии. Барбара ничего не должна знать…

— Хорошо, фати Томас. — Полина вложила в свое обращение столько презрения, что мужчина поежился. — Обещаю, что ваша жена никогда не узнает, с кем она живет.

Она вышла из кабинета Томаса, чувствуя себя постаревшей сразу на десять лет.

Профессор Шулер выполнил свои обещания — через два дня турпутевка в Россию лежала на ночном столике Полины. Барбаре он сказал, что девочка соскучилась по родным местам и ей будет полезно немного проветриться перед экзаменами в Марбургский университет.

В тот же день Полина — вместе с ребятами и девушками из других городов Германии — улетела в Россию. Барбара проводила ее на аэродром, и Полина сначала церемонно протянула ей руку, а потом кинулась на шею и заплакала. Спустя два часа она уже была в Москве…

…Она появилась в поселке, когда все его жители уже спали. В полной темноте разыскала дом, где когда-то жила их с Мариной бабушка. Полина знала, что после рождения Марины бабушка разорвала все отношения с мамой. Елена Ивановна с маленькой дочерью на руках ушла в «Волжские зори», чтобы уже никогда не возвращаться домой.

Шло время, мамина мама старела, и однажды Марина с маленькой Полиной сами пришли в старенький домик, стоящий на самой окраине поселка. Полина помнит, как обрадовалась бабушка сразу двум внучкам, как захлопотала вокруг стола, уставляя его разными вкусностями, заодно расспрашивая девочек о школе, о подругах. И только о маме бабушка ничего не спрашивала… А потом они с бабушкой сели за стол пить чай, и Полинка уминала за обе щеки бабушкины пирожки, то и дело поглядывая на странную диковинку — большой и красный абажур под потолком.

Сейчас в бабушкином доме было темно, а окна его крест-накрест заколочены досками. Полина поднатужилась и оторвала одну доску, потом вторую и третью. Затем подергала створку окна — та неожиданно легко поддалась. Пожалев, что у нее нет велосипеда, Полина подпрыгнула и… через мгновение уже стояла на прогибающемся, поскрипывающем от каждого движения полу.

Только теперь она почувствовала, как устала, добираясь сюда из такой далекой Германии. Сил хватило только на то, чтобы нащупать на столике, где у бабушки обычно стояла иконка Божьей Матери, огарок свечи, зажечь его и сесть за покрытый пыльной клеенкой стол. Опустив голову на руки, девушка задремала…

Ее разбудил какой-то неясный шум в сенях: сначала осторожные шаги, потом — звяканье ключей. Полинка подняла тяжелую голову — в дверях стояла тетя Зина, та самая почтальонша, которая принесла когда-то покаянное письмо Олега. Лицо маминой подруги, отнюдь не помолодевшей за эти годы, было искажено выражением ужаса.

— Марина? — вскрикнула старуха, отступая обратно к двери. — Сгинь, дьявольское наваждение.

Полина горько усмехнулась и подняла свечку на уровень глаз.

— Успокойтесь, тетя Зина. Полина я. Здравствуйте.

Но тетя Зина продолжала пятиться, крестясь и приговаривая: «Сгинь, нечистая».

С большим трудом Полине удалось доказать, что она вовсе не неуспокоившаяся душа, которая мечется оттого, что не была похоронена, и бродит, пугая людей, а та самая девочка с косичками, которую она навещала в больнице.

— Надо же, вылитая Марина, — вздохнула, успокаиваясь, почтальонша. — Надо же, какое сходство!

Женщины обнялись и тихо заплакали.

Утром они вместе отправились на местное кладбище. Могилу Елены Ивановны — заросший травой и полевыми цветами холмик — Полина угадала издали — по металлической трафаретке, на которой расплывалась выцветшая от времени надпись «2 июня»…

Она опустилась на покосившуюся деревянную скамеечку, и… время как будто исчезло для нее. Не заметила она даже, как исчезла тетя Зина, отправившаяся, как она выразилась, «навестить своих».