она, по крайней мере, может не сомневаться: за пару голубых стекломонет они сделают все, как надо.

Она кивает, подавая знак, и мальчуганы бросаются вперед. Она делает глубокий вдох и скользит правой рукой к перевязи на поясе. Ее пальцы охватывают самодельный «кинжал»: костяная рукоять, к которой прикреплен хорошенько заточенный синий осколок, заостренный на конце. Она потратила много часов, создавая свое оружие, и надеялась, что они прошли не напрасно.

Толпа резко останавливается, словно напоровшаяся на сушу волна, когда двое мальчишек, встав посреди прохода между прилавками, начинают мутузить друг друга с криками и яростным остервенением. Никто не спешит разнимать их — то ли не желая попасть под горячую руку, то ли желая посмотреть, чем все закончится. Она протискивается вперед и оказывается за спиной мужчины, что, как и прочие, повернул голову, чтобы понаблюдать за дракой.

Она достает кинжал, медленно и неотвратимо. Потом подается корпусом вперед и осторожно поднимает руку с оружием, так, чтобы не заметили соседи.

— Любишь безнаказанно насиловать маленьких девочек? — шепчет она мужчине на ухо. — Полюби и это.

И, прежде, чем тот успевает развернуться, она всаживает ему кинжал под ребро. Синий осколок с легкостью пронзает плащ и прочие слои одежды, и входит в тело. Мужчина, наконец, оборачивается к ней. В его глазах застывает ужас узнавания.

Она ухмыляется ему в лицо — так же, как тогда делал он.

Потом достает кинжал и, чуть отдернув руку, всаживает его снова, под соседние ребра.

Губы мужчины беззвучно дергаются. Плащ начинает пропитываться кровью. Девочка, которую он держал за руку, поворачивается; ее глаза в изумлении расширяются.

— Все будет хорошо, солнышко, — произносит она, склонившись к девочке. Она чувствует себя матерью, отчитывающей неразумное чадо — хотя старше этой девочки года на два-три, не больше. — Просто не связывайся с теми, кто скажет, что хочет тебе помочь. В этом мире каждый сам за себя — и никак иначе.

Потрепав девочку по плечу, она быстро вытирает кинжал о тряпку. Тут же прячет его за пояс и уходит, не дожидаясь, пока тело Таргона начнет заваливаться. Она уже знает, что будет дальше: крики, полные искреннего возмущения, попытки найти виновного, возможно, даже погоня за ней... Все это нисколько ее не волнует.

Ее дыхание становится спокойным, а на лице застывает улыбка облегчения.

Теперь она знает: убивать может быть приятно.

Глава 25

Клэйв хорошо помнил тот день, когда твердо решил, что станет стеклосборщиком.

Ему было лет пять, может шесть. На праздник Очищения мать привела его в Святилище Восьми, главный храм Дар-на-Гелиота, ломящийся от наплыва горожан, что совершенно внезапно стали истово почитать Небодержцев и строить из себя порядочных, добродушных, почти что святых людей. Он помнил, как от беспощадной толкотни и духоты у него кружилась голова, как от терпкого фимиама хотелось чихать, и как какая-то пожилая барышня влепила ему затрещину, когда он, вырвавшись из-под маминой опеки, попытался пробраться на галереи. Ему было скучно, невыносимо скучно; а когда мама пыталась объяснять происходящие где-то впереди священнодействия с отсылками к Священным Летописям Инхаритамны и Небесному Катехизису — вдвойне скучнее.

А потом он, протолкавшись поближе к алтарю, увидел стекла.

Они были прикреплены к навершиям флагштоков и, вдобавок, прикрыты сферами из прозрачного стекла. Семь осколков удивительно изысканных форм — от фиолетового к красному. Это сейчас Клэйв уже понимал, что красный осколок наверняка был не красным, а просто искусно покрашенным — однако в тот момент он поверил в эту манящую ложь, примерно как посетители святилища верили, что Небодержцам не наплевать на их рьяные потуги выставить себя лучше, чем они были на самом деле. Блистающие в свете ламп осколки заворожили Клэйва, завладели его вниманием целиком и полностью. Конечно, ему и раньше доводилось видеть осколки — было бы странно не видеть их, живя в городе, где почти все сделано из стекла и его смесей с другими веществами — однако эти семь стекол разительно отличались от всего, что Клэйву видел прежде. Их формы, изогнутые, зигзаговидные, лишенные малейшего намека на симметрию — они казались одновременно неправильными и божественно-правдивыми. Они казались Клэйву застывшей в стекле мелодией.

Мелодией, которая была предназначена для него и только для него.

Уже потом, по окончании священнодействий, мать, увидев его завороженный взгляд, рассказала ему об Инхаритамне: о Владыке и Владычице, что подняли материк Таола со дна океана и создали людей, об их Детях, Полубогах, некоторые из которых прельстились соблазнами Кира-Разрушителя и пошли по пути Проклятых, о самой беспощадной и кровавой войне в истории мира, из-за которой Владыка с Владычицей были вынуждены удалиться от Таола, оставив вместо себя верных Детей, тех, что сейчас зовутся Небодержцами; и, конечно же, о той цене, которую пришлось заплатить за сохранение мира — о стеклянных ливнях, что зарождаются в месте последнего сражения Инхаритамны — над Скалами Изначалья — и расходятся бесконечными вихрями по всему Таолу. Однако история возвышения Небодержцев в глазах Клэйва тогда меркла по сравнению с блеском и изяществом осколков. Он заявил матери, что когда вырастет, будет искать цветные осколки — а самый красивый обязательно подарит ей.

И, несмотря на все предоставленные ему возможности, Клэйв так и не отказался, повзрослев, от этой мечты — и спустя пару дней после празднования своего шестнадцатилетия впервые надел на руки перчатки стеклосборщика. Он гордился выбранным им путем, даже когда на смену восхищению Небодержцами пришло понимание несправедливости устоев Таола, а дорогие цветные стекла стали постепенно перемещаться из его повозок на черный рынок. Клэйв верил, что однажды найдет шедевр, подобный тому, что он видел тогда, в святилище. Великолепный осколок... и, желательно, красный.

Если бы тогда он только знал, в какие дебри заведет его это желание...

— Будьте вы прокляты, двое ублюдков, — пробормотал он, когда перед мысленным взором возникли образы Джейл и Теолрина. Пальцы правой руки сжались вокруг древка посоха, на который Клэйв опирался при ходьбе.

— Клэйви? — Слегка испуганный голос Файни прозвучал слева от него. — Ты в порядке?

Он вздохнул, отгоняя прочь подступившие в горлу сожаление и злость. Не время предаваться самоистязаниям за допущенные ошибки. Не время показывать слабость.

— Да, Файни. — Он постарался улыбнуться. — Просто... вспомнил кое-кого.

— Ты про тех двоих, что вроде как тоже выжили там, в Священном Зале Ковена? — Файни