Должно быть, клад так и не нашли, поскольку никто из ссыльнопоселенцев насмерть поражен не был. Случилась другая напасть, чему поверить было очень трудно, даже если рассказывали самые правдивые рассказчики. Будто в ночь с четверга на пятницу страстной недели у всех воров, как у того заморыша, напрочь отсохли руки, у мошенников вылезли из орбит и вытекли бессовестные глаза, у растратчиков, словно у ящериц хвосты, отпали языки, которыми они слюнили пальцы, чтобы отсчитывать себе казенные деньги, а вся прочая сволочь оглохла и онемела. Это им такое наказание было. Куда дели последних сидельцев монастыря, неизвестно, говорят, развезли по больницам, некоторых родные забрали, кто милостыню просить пошел или просто сдох под забором. Но с тех пор никого сюда не присылали, в обоих каменных храмах законопатили окна и двери, оборудовали вентиляцией и устроили межколхозное семенное зернохранилище. Говорят, рожь и ячмень засыпали прямо через световой барабан специальным погрузчиком, набивали храм под завязку, закрывали, и зерно до посевной не только не портилось, но и втрое повышалась урожайность.

Однако в первый год, как только в храмы загрузили зерно, пришел какой-то старик, походил вокруг, посмотрел, а потом подошел к кладовщику и спрашивает:

— День-то сегодня какой?

— Вроде, четверг, — говорит тот.

— А завтра, выходит, суббота?

— Что ты, пятница!

— Да нет, — возразил старик. — Пятница уже была, теперь будет суббота.

И ушел. Кто такой был, откуда? Говорят, все время кто-нибудь приходил, являлся, грезился — место такое.

Этот разговор вспомнили спустя семь лет, а тогда забыли за ненадобностью. И по-прежнему дивились бы чуду местные агрономы, зарабатывая ордена, но перед самой посевной, в субботу, тот же самый кладовщик разговелся немного раньше Пасхи, напился и не закрыл на кровле продыхи. А начался сильнейший весенний ливень, вода с крыш потекла на зерно, которое довольно быстро разбухло и разорвало храмы снизу доверху. Часть стен упала, часть осталась стоять с опасным креном. Кладовщика арестовали, на допросах он вспомнил о старике, да только мистику во внимание не приняли и его посадили. Испорченное семенное зерно стали возить скоту, но коров пучило от такого корма, начался падеж и потому терриконы ячменя среди устоявших стен проросли и превратились в сырье для солода. Местные мужики кинулись к монастырю варить пиво, поначалу, говорят, возили его по деревням двадцативедерными кадками, но однажды стена рухнула и задавила сразу трех колхозников, отцов больших семей, кормильцев. После этого начальство пригнало бульдозеры, которые за два дня столкнули проросший ячмень в озеро.

И будто этот же старик, очень похожий на того, что в пятьдесят третьем молодому Василию Федоровичу попадался, снова появился в Соринской Пустыни, лет семнадцать назад видели. И многие его вспомнили, даже заговорить пытались, дескать, постарел ты, а он ходит и будто не видит никого. Походил по улицам, во дворы заглянул, а потом погрозил пальцем и сказал:

— Вот погодите, будет вам и воскресенье!

Эту его фразу до сих пор никто растолковать не мог, одни считали, к добру, мол, наконец-то наступит воскресение, другие же ничего хорошего не ждали…

* * *

По скупым воспоминаниям последнего инока Илиодора и в явно приукрашенной передаче его рассказов Василием Федоровичем, побег монастырской братии и мирских из Соринского монастыря в ночь со вторника на среду страстной недели семнадцатого года произошел следующим образом: как всегда около четырех утра монахи готовились к службе в летнем Ильинском храме, а по уставу все находящиеся в обители люди обязаны ходить на службу вместе с иноками и стоять от начала и до конца. Так вот, к этому времени возле церкви было уже человек десять мирских — мастеров-жестянщиков, работавших при монастыре, да и монахи подтягивались из своих келий, как вдруг земля под ногами вздрогнула, со стен храма посыпалась пыль и штукатурка и разом погасли зажженные свечи, лампадки и послышался низкий, утробный гул. Вначале никто ничего не понял, и келарь снова начал возжигать огонь, но через минуту у него под ногами зашевелился каменный пол, а в алтарной части вообще начал вспучиваться мыльным пузырем. Все, кто был в храме, с ужасом и молитвой на устах выскочили на улицу, земля содрогалась, и люди едва держались на ногах, началась паника и беготня, многие попадали на колени, помня, что страстная неделя в монастыре уже не раз была поистине страстной. В это время кто-то и увидел сквозь распахнутые двери Ильинской церкви свечение в алтаре и первым крикнул — знамение!

Тут и пошло — знамение! явление! откровение! Кто-то даже Богородицу узрел в виде Владимирской иконы. Теперь все на колени встали перед храмом, побежали за настоятелем, престарелым Паисием, взяли под руки, подвели к трясущемуся храму, кричат в уши:

— Свет! Свет сияет!

Паисий однако почему-то свечу попросил и один, без поддержки, на негнущихся ногах пошел в двери. Монахи и мирские замерли от божьего страха, многие, говорят, на глазах поседели, многие мирские, духом слабые, взывали к Небу с жалобами, мол, почему на меня кару послал, ведь дети малые остаются — хорошего никто не ждал. А Паисий вошел в храм, и все нет и нет его, тут и земля перестала трястись, только гул слышится да ветер начался сильный, с вихрями. Люди стоят на коленях, каждый сам по себе, словно перед страшным судом, каждый за свою душу молится, а среди братии был старец один, Азарий, тихий, немощный и нрава кроткого, тут же встал с колен и говорит:

— Да полно смерти ждать! Пора идти Паисия выручать. Благословите, братья.

Его благословили, и он вошел в храм вторым И опять нет и нет, полчаса прошло, час, уже совсем рассвело, ветер поунялся, и люди немного обвыклись, головами завертели, перешептываться начали. Здесь и появились на паперти Паисий с Азарием, и от вида их все обмерли: стоят, как два молодца, спины выпрямились, плечи расправились, оба с непокрытыми головами.

Тут настоятель и объявил:

— Боги уснули. Камень из недр земных поднялся!

А все знали пророчество Арсения, устрашились, сбились в кучу, будто овцы в непогоду.

— Что же нам делать? Что будет, Паисий?!

— Беззаконие будет, срам великий да омерзение. А посему должны мы немедля уйти с поганого места в земляные пещеры, как первые христиане, дабы веру сберечь, покуда спят боги.

Не только мирские, но и иноки, люди в духовных делах опытные, будто зачарованные, слушали настоятеля и потом, по желанию, в храм заходили, чтобы узреть, что в алтаре, где престол стоял, теперь стоит круглый камень в сажень величиной и от него свет исходит. Прикоснешься к нему — все болячки вмиг заживают, старые кости молодеют, да ведь сила-то эта не чистая, поганая! Тут и убеждать никого не пришлось, побежали за настоятелем в глухие леса, можно сказать, в нательных крестиках — ни требника не взяли, ни свечечки, ни инструмента какого.

Еще царские следователи и некоторые опытные люди, говорили, что подобные явления на высоких берегах рек и озер случаются, что бывают оползни и сбросы, когда часть суши опускается вниз и наблюдается нечто вроде землетрясения и что еще чаще бывает — камни выходят на поверхность, выдавленные мерзлотой, дескать, когда на полях они каждую весну оказываются — неудивительно, а тут за явление приняли. Даже приезжавший со следователями архиерей придерживался той же точки зрения и еще обругал исчезнувших насельников, мол, суеверны они, поверили в легенду и выдумку. Однако никто и никак не мог или, скорее, не хотел объяснить, почему камень совершенно круглый, на нем имеются начертанные лучи, расходящиеся от центра, а по краям двенадцать углублений в форме чаш и какие-то надписи.