Горовиц. Да, алло. Я слышу вас.

Зигель. Не могли бы вы дать нам профессиональную оценку того, что происходит сейчас?

Горовиц. Профессиональную оценку Землда, но я еще скажу просто как человек, находящийся здесь, что Израиль пережил страшную катастрофу. Все кругом, куда ни посмотришь, все разрушено.

Зигель. Но вы в безопасности?

Горовиц. Безопасность — относительное понятие. У меня в семье все живы, и я, как вы слышите, тоже. Кто-то в большей безопасности. Кто-то в меньшей.

Какого хуя израильские евреи не могут просто отвечать на вопрос? — подумал Джейкоб. Даже сейчас, когда разразилась катастрофа — само это слово похоже на классическую израильскую гиперболу, — израильтяне не могут дать прямой, неизраильский ответ.

Зигель. Мистер Горовиц, вы инженер на государственной службе, это так?

Горовиц. Инженер, советник правительства, академик…

Зигель. Как инженер что вы можете сказать нам об ущербе, которое наносит землетрясение такой магнитуды?

Горовиц. Ничего хорошего.

Зигель. Нельзя ли немного подробнее?

Горовиц. В Израиле из шестисот пятидесяти тысяч строений меньше половины могут выдержать подобное.

Зигель. Нам предстоит увидеть, как опрокидываются небоскребы?

Горовиц. Конечно, нет, Роберт. Они-то спроектированы с расчетом на еще более сильные толчки. Наибольшую тревогу у меня вызывают здания высотой от трех до и восьми этажей. Многие из них устоят, но в очень немногих можно будет жить. Вы должны помнить, что в Израиле до конца семидесятых не было строительных норм, а существующие теперь никогда строго не соблюдались.

Зигель. Почему так?

Горовиц. У нас головы заняты другими заботами.

Зигель. Конфликтом.

Горовиц. Конфликтом? Да нам бы сильно повезло, если бы речь шла об одном конфликте. Большинство зданий построены из бетона — это очень жесткая, не многое позволяющая конструкция. Здания похожи на самих израильтян, можно сказать. Они соответствуют нуждам растущего населения, но к нынешней ситуации приспособлены хуже некуда.

Зигель. А что насчет Западного берега?

Горовиц. А что насчет него?

Зигель. Как его постройки выдержат подобное землетрясение?

Горовиц. Тут вам нужно спросить палестинского инженера.

Зигель. Что ж, мы непременно попытаемся.

Горовиц. Но раз уж вы спрашиваете, то мне придется предположить, что он разрушен полностью.

Зигель. Что, простите, разрушено?

Горовиц. Западный берег.

Зигель. Разрушен?

Горовиц. Все здания. Все, что есть. Там, должно быть, много жертв.

Зигель. Тысячи?

Горовиц. Боюсь, что вот сейчас, когда я говорю, уже погибли десятки тысяч.

Зигель. И я уверен, что вы спешите к семье, но, прежде чем мы простимся, могли бы вы сделать некоторые прогнозы о том, к чему это все приведет?

Горовиц. О какой перспективе вы спрашиваете? Часы? Недели? Жизнь поколения?

Зигель. Попробуем начать с часов.

Горовиц. Следующие несколько часов будут для Израиля решающими. Сейчас важнее всего расставить приоритеты. Электричества нет во всей стране и, скорее всего, не будет еще несколько дней даже в крупных городах. Как вы понимаете, главным приоритетом будут военные нужды.

Зигель. Я удивлен, что вы это говорите.

Горовиц. Роберт, вы еврей?

Зигель. Не уверен, что это сейчас имеет значение, но да, я еврей.

Горовиц. Так я удивлен, что другой еврей удивляется. Впрочем, только американский еврей может думать, что вопрос о том, еврей ты или нет, может не иметь значения.

Зигель. Вас заботит безопасность Израиля?

Горовиц. А вас нет?

Зигель. Мистер Горовиц…

Горовиц. Тактическое превосходство Израиля — в технике, и землетрясение сильно его снизило. Разрушения вызовут отчаяние и волнения. И они выльются — стихийно или по чьей-то воле — в беспорядки. И если этого еще не произошло, то мы скоро увидим, как массы людей стекутся к границам Израиля — с Западного берега, из Газы, Иордании, Ливана, Сирии. Вы и без меня знаете, что в Сирии уже проблемы с беженцами.

Зигель. Зачем они устремятся в Израиль, страну, которую большинство представителей арабского мира считает смертельным врагом?

Горовиц. Затем, что у их смертельного врага первоклассная медицина. У смертельного врага есть вода и пища. И Израиль окажется перед выбором: впускать их или нет. Если впустить, придется делить ограниченные и драгоценные ресурсы. Чтобы остальные жили, Израилю придется умереть. Но если не впустить, заговорят стволы. И конечно, у соседей Израиля тоже будет выбор: заботиться о своих гражданах или воспользоваться внезапной слабостью Израиля.

Зигель. Давайте надеяться, что общая трагедия сплотит народы региона.

Горовиц. Да, но давайте не будем наивными в своих надеждах.

Зигель. А что насчет долгосрочной перспективы? Вы упоминали жизнь поколения.

Горовиц. Разумеется, никто не может знать, что будет, но сегодня Израиль столкнулся с гораздо большей опасностью, чем в шестьдесят седьмом или семьдесят третьем, большей даже, чем иранская ядерная угроза. Налицо кризис, угрожающий самому существованию страны. Надо спасать людей, обеспечивать нуждающихся продовольствием и медицинской помощью, восстанавливать электроснабжение, газоснабжение, водопровод и другие инженерные сети как можно быстрее и надежнее. И в то же время надо восстанавливать разрушенное. Это будет задача для целого поколения. Наконец, и, возможно, это самое неподъемное, надо будет удерживать евреев здесь.

Зигель. То есть?

Горовиц. Молодые, честолюбивые израильтяне-идеалисты имеют все основания уезжать из страны. У вас есть выражение: "соломинка, сломавшая хребет верблюду".

Зигель. Да.

Горовиц. На этот хребет обрушились тысячи зданий.

Джейкоб. Вэй из мир!

Джейкоб ничего не собирался говорить и уж точно не хотел восклицать "О горе!". Но ведь никто никогда не собирается воскликнуть "О горе!".

— Плохо дело, — сказал Ирв, качая головой. — Куда ни посмотри, плохо.

Мысли Джейкоба перенеслись к апокалиптическим сценам: в старой спальне Тамира потолок рушится на кровать, женщины в париках, заваленные глыбами Иерусалимского камня, разрушенные руины Масады. Он представил скамью в Блуменберг-парке, превратившуюся в мраморный щебень. Должно быть, там катастрофа, подумал он и поймал себя на том, что осознал: катастрофа определенно произошла, он хотел бы, чтобы она случилась. Он не мог признать этого желания, но и отрицать его не мог.