— Что?

Чак еще произносил это слово, а я уже разворачивался, как и Иксчааль рядом со мной. Боевой топор на коротком древке вылетел из-под моего плаща, ударив ближайшего ко мне стражника по голове. При этом я сознательно нанес удар обухом, так, чтобы топор не застрял в черепе, а сбил противника с ног и заставил упасть в воду. Тем же смертоносным движением я обезглавил воина, стоявшего с ним рядом.

Бок о бок со мной, Иксчааль, крутанувшись, словно ей придали быстроты боги, пронзила кинжалом горло караульному, стоявшему позади ее.

Четвертый стражник успел отступить на шаг, оказавшись за пределами ее досягаемости, и вскинул топор, но Иксчааль метнула кинжал с такой силой, что он вонзился ему в горло по рукоять. Стражник пошатнулся, но еще не успел упасть, когда она подскочила к нему и вытащила кинжал.

Теперь мы были вдвоем против одного Владыки Чака. Он пытался встать, но не мог опираться на поврежденную ногу.

— Было у меня намерение обменять твою жизнь на кодекс, — сказал я, — но теперь вынужден забрать ее, потому что ты оскорбил моих богов.

Чак сделал отчаянный выпад, целя мне в живот, но я, отмахнувшись топором, отрубил ему кисть, а потом, перехватив рукоять топора обеими руками, мощным ударом раскроил пополам его череп.

Мы схватили кодекс и, перепрыгивая через три ступеньки, понеслись наверх.

Все четверо караульных у входа валялись на земле. Двое не дышали, двое других выглядели так, словно дышать им осталось недолго.

Я взглянул на Иксчааль.

— Я кое-что добавила к октли, — пояснила она.

— Что?

— Свою магию.

Эмилио Луис Карризо сидел в плетеном кресле за столиком из стекла и металла, стоявшим в патио его дома в штате Чьяпас, и смотрел на пышные зеленые джунгли. Высокий мужчина с резкими чертами лица, аккуратно подстриженной бородкой, прибранными в хвостик, черными, как обсидиан, волосами, свирепыми черными глазами и кожей цвета кофе латте аккуратно положил сахар в фарфоровую кофейную чашку. На нем были брюки от Зеньи из тончайшего египетского хлопка, полусапожки от Армани и белая, спортивного покроя рубашка из таиландского шелка. Шитая на заказ в Бангкоке, рубашка подчеркивала его рельефные мышцы, которые он так старательно качал, отбывая пятилетнее заключение в Пеликан-Бэй.[39]

— Жарко, патрон, — сказал ему его компаньон Рафаэль Моралес. — Не лучше ли было бы надеть рубашку с короткими рукавами, шорты и сандалеты?

Лысеющий, средних лет мужчина с маленькими невеселыми глазами и коричневой, словно жженой, кожей, Моралес всегда предпочитал гавайские рубашки с короткими рукавами. Мало того что всех мыслимых и немыслимых оттенков желтого, фиолетового, белого и красного цветов, так еще и разрисованная кокосами, досками для серфинга, ананасами, а главное, в изобилии голыми красотками, его рубашка чуть ли не трещала на могучих плечах, едва покрывая внушительный живот и давая возможность увидеть тюремные татуировки, украшавшие его могучие бицепсы и предплечья, и опознавательные знаки мексиканской мафии, охватывавшие полукольцом шею. Сразу было видно, что это человек с огромным специфическим опытом.

— Так-то оно так, но я не хочу выставлять напоказ свои тюремные татуировки, — пояснил Карризо.

— Почему? — удивился его друг.

— Теперь предполагается, — покачал головой Карризо, — что я респектабельный бизнесмен, придурок. А где ты видел разрисованного бизнесмена?

— Все равно, в такую жарищу так одеваться нельзя, — заключил Моралес.

На самом деле многочисленные татуировки служили Карризо постоянным напоминанием о том, что пребывание в тюрьме строгого режима Пеликан-Бэй — это не тот опыт, который ему хотелось бы повторить. С тех пор он носу не совал в Соединенные Штаты и не раз клялся себе, что никогда в жизни не совершит больше такую ошибку. Мексиканских федералов, как и вообще чинуш и политиков любого уровня, было гораздо легче подкупить, а значит, и контролировать, чем их американских коллег. Со временем Карризо ненавидел американцев все больше, и эта ненависть достигала такого накала, что однажды даже Моралес поинтересовался, что уж он так злобится на этих гринго.

— Чертовы америкашки не терпят mordida[40],— напрямик ответил Карризо. — А я могу доверять людям, которые не берут взятки?

— Но почему они не берут твои деньги, босс? — спросил Моралес.

— Им чужда этика.

— Что за этика? — поинтересовался Моралес.

— Золотое Правило.

Моралес молча смотрел на него без проблеска понимания во взгляде.

— Чье золото, тот и правит, понятно? — объяснил Карризо.

— А то, босс, — хмыкнул Моралес, — это и мое главное правило.

— А что, «Апачерос» — это тоже часть твоего «респектабельного бизнеса»? — осведомился Моралес.

— Я инвестирую не только в наркотики и пушки.

— Sí, на тебя еще работают muchas putas, — ухмыльнулся Моралес. — Множество потаскушек.

— Что, чертовски грязный бизнес, да?

— Но чертовски выгодный, — оскалился Моралес.

— Mucho lucrativo[41],— подтвердил Карризо.

— Ну конечно, с таким бизнесом тюремные татуировки не вяжутся, босс.

Карризо пожал плечами и взглянул на усыпанные сапфирами и алмазами часы «Картье» из белого золота. Было 10.59 утра.

— От этого кофе я нервничаю, — буркнул он и жестом подозвал слугу, мужчину в черных брюках карго и белой гофрированной рубашке. — Ведерко со льдом и «Корону»[42], чтобы разбавить кофеин.

Моралес поморщился, находя это утреннее возлияние дурным знаком.

— Ладно, amigo, расскажи-ка мне об этой штуковине, как ее там… кодекс? — попросил Карризо.