Где-то на Чансери-Лейн не вписавшийся в траекторию омнибус буквально влетел в упряжку зеленщика, серьезно повредив лошадь. Бедное животное с жалобным ржанием завалилось на брусчатку, взбрыкивая ногами, из которых одна задняя была изувечена: из продранной шкуры наружу торчала бедренная кость. Омнибус был типа «Б» – раньше их сотнями реквизировали на фронт, где они служили для переброски войск и еще были своеобразными передвижными орудийными установками, а иногда и голубятнями (почтовые птахи обеспечивали связь в театре военных действий).

Эти самые «бэшки» омнибусная компания давно заменила типами «К» и «С», так что было поистине чудом наблюдать подобную реликвию в работе. Я, наверное, год таких не видел.

Стопроцентный анахронизм, да еще и побитый.

На тротуаре с чемоданом в ногах, наблюдая за происшествием, стоял какой-то старикан и курил.

– Ишь ты! – крякнул он прокуренным голосом. – Сколько лет этим маршрутом езжу, а такого еще не видывал. Шофер будто вчера за руль сел, а ведь он автобусы водит еще с той поры, как «Тиллинг» пустил первый свой омнибус из Пэкхема. А ведь давненько было!

– В девятьсот четвертом году, – сказал я.

– Верно. Откуда знаешь?

– Я там вырос. Помню.

Водитель и впрямь вид имел бывалый, но я заметил, что и он потрясен происходящим. Сейчас он тихо переговаривался с зеленщиком, а неподалеку писал протокол полисмен. Я глубже надвинул шляпу, а взгляд направил вниз на тротуар.

Старикан сделал глубокую затяжку и презрительно скривился.

– Молодец сейчас божился, что дорога-де сузилась у него на глазах. Нажрался небось накануне, пропойное-то рыло.

К месту происшествия трусцой сбегались «бобби». С ними был один тип в штатском – в мятом твидовом костюме. В левой руке он нес саквояж, а в правой – револьвер «бульдог».

– Вот и полицейская ветеринария нагрянула! – провозгласил старикан. – Оно и вовремя. Будь у меня пистоль, я бы конягу из жалости пристрелил.

Я инстинктивно ощупал «люгер», спрятанный в кармане.

Старик остро на меня глянул:

– Ты чего? Прихватило?

– Я в порядке, – поспешил я с ответом. – Просто… лошадь же. Не могу смотреть, как животина страдает.

– Ничего, скоро отмучается, – пробормотал старик, и тотчас жахнул выстрел, неестественный в безмолвном лондонском воздухе.

Я зажмурился. Мне казалось, что я чувствую запах лошадиной крови.

– Ты б присел, а то свалишься, – посоветовал старикан.

– Ничего, – вымученно улыбнулся я. – Пойду лучше.

– Ладно.

Я затерялся в толпе, однако голову мне кружило, а тело пробирала бледная немочь. К тому же я вдруг стал бояться улиц. Кое-как добравшись подземкой до Ливерпуль-стрит, я сел на поезд. К исходу дня я был в Норфолке.

Бромдан-Холл внешне был тем же, что и прежде. У меня имелся ключ от дома, но дверь не отпиралась. Тогда я выбил одно из стекол в окне кабинета, открыл раму и таким образом проник внутрь. Наверх я подниматься не стал – мало ли что я там обнаружу? На кухне отыскался черствый хлеб, и я поел, запив чаем.

Желание приступить к делу размывалось опустошением предыдущих часов. Липкая сонливость усталости склеивала глаза. Я прилег на кабинетную кушетку, набросив на себя пальто. Не представляю, как долго я спал, но с моим пробуждением изменилась, казалось, сама текстура света. Ночь была черна, как патока, а темнота имела осязаемую плотность. Я почувствовал это, едва лишь поднял руку, – вязкая тьма словно вознамерилась меня удушить.

И где-то невдалеке я расслышал неприятные скребущие звуки, как от скрипа ногтей по грифельной доске (они-то меня и разбудили). Я стал искать их источник и заметил тень, мимолетно скользнувшую за окном. И снова – противное царапанье. С трудом продираясь сквозь тягучий воздух, я приблизился к окну. В руке у меня был пистолет, а в нем – три патрона. На двух окнах я различил параллельные царапины – стекло было забрызгано чем-то напоминающим чернила моллюсков. Попытка выглянуть наружу не дала ничего: луна на небе не светила, не обнаружилось и звезд. Темень стала такой густой, как будто я находился на дне океана. Я бы не удивился, если бы на меня начал изливаться жидкий мрак, медленно затопляя особняк Молдинга.

Итак, стекло пробито. Если в дом, отодвинув через дыру шпингалет, пролез я, то это же самое мог проделать любой. Например тот, кто скребется и царапается.

Но кто же он?

И я получил ответ на свой вопрос – сперва в виде звука. Я услышал глубокий вдох, быстро сменившийся мелким принюхиваньем. Похоже, кто-то уловил мой запах.

Секунду спустя к оконному полотну, в невыносимо тоскливом вожделении распялив тонкие конечности, припал серый, морщинистый силуэт. Обвислая дряблая кожа сочилась гнойными трещинами, а пальцы смахивали на суставчатые иглы. Размером существо было с человека – только безволосого и безглазого. Плоский нос беспрерывно подергивался. Вот неторопливо раскрылся узкий рот, беззубый и красный, и из него выстрельнул отросток, похожий на мясистую трубку с десятками крохотных шипов. Язык ударил по стеклу, оставив на нем похожий на чернила осадок.

Снова принюхиванье, и создание сменило позу, придвинувшись к пробитому стеклу.

Серая рука незряче ощупывала полотно и добралась до пробоины, полностью ее загородив.

Я решил открыть огонь, но раздумал. Вдруг тварь не одна?

Какие еще ужасы я могу привлечь грохотом выстрела? Да и патронов было в обрез, а сейчас разжиться ими негде.

Я попробовал найти другое оружие. На столе Лайела Молдинга я заметил шпажку для накалывания бумаг – разумеется, тупую с боков, но остротой все-таки не уступит шилу. Ее-то я и вонзил в серую руку, и хотя из раны не выступила кровь, рот твари распялился в немом страдании. Я ткнул шпажку еще несколько раз, пока существо не отдернуло свою длань, распоров ее об уцелевшие в раме куски стекла.

Наконец, оно отступило в темноту и исчезло.

В доме имелись внутренние ставни. Судя по пыли и трупикам насекомых, ими редко пользовались, но я закрыл их и запер – все до единого. Стоит ли говорить, что в ту ночь я не спал, а мучительно дожидался рассвета. Когда в щели начал просачиваться мутноватый свет, я едва не расплакался от облегчения (я безумно боялся, что после беспросветной ночи уже никогда не увижу дневного света).

Я распахнул ставни. По траве стелился ровный белесый туман, и утреннее солнце подсвечивало серо-красные тучи.

Более красивого вида я не лицезрел, пожалуй, никогда.

16

И я сразу же приступил к работе. Сперва я изучил архитектурный план особняка и измерил комнаты. Я замерил их шагами, сверяя габариты каждого помещения. Видимо, в силу везения я начал с кабинета (или же это было последнее хватание за рациональность и логику в мире, который трещал по швам). Изначальные замеры показали, что кабинет теперь не столь длинный, каким был прежде, да и книжные стеллажи отстоят от стены примерно на семь футов. Еще час ушел на то, чтобы установить, каким образом подступиться к закутку, что скрыт за полками.