Бор не смог значительно посодействовать Манхэттенскому проекту в техническом отношении. И не только потому, что, как он считал, проектом занимаются более способные люди, но и потому, что мог представить развитие ситуации на шаг вперед. Из того, что он увидел и услышал в Лос-Аламосе, несложно было понять: уже очень скоро атомное оружие станет фактором, который будет влиять на политику. Он с изумлением осознал, как мало американскую и британскую администрацию волновали проблемы, которые после войны могло вызвать уже почти готовое ядерное оружие — возможно, такие мысли вообще никого не волновали. Кроме того, он не сомневался: в СССР также есть ученые, способные собственными силами создать атомное оружие.

Бор проводил параллели с дополнительностью, одной из центральных философских категорий, которую он сформулировал для квантовой физики и которая, по его мнению, применима и к другим явлениям окружающего мира. В субатомном квантовом мире принцип дополнительности используется для обоснования феномена корпускулярно-волнового дуализма элементарных частиц, например электронов. В различных взаимоисключающих обстоятельствах электрон проявляет свойства или волны, или частицы. Описать этот феномен в понятиях окружающей нас реальности невозможно, так как, по философии Бора, наши инструменты, наблюдения и понимание не позволяют увидеть реальность с такой стороны. Поэтому нам и приходится сталкиваться с мнимыми противоречиями. Иногда электрон — это частица, иногда — волна. Еще в 1927 году Бор доказал, что, хотя такие состояния и являются взаимоисключающими, они не противоречивы. В более глубокой, вечно непознаваемой реальности эти принципы дополняют друг друга.

Подобная дополнительность характерна и для атомного оружия, думал Бор. При одних обстоятельствах атомное оружие приведет к гонке вооружений, финал которой — ни больше, ни меньше уничтожение человеческой цивилизации. В то же время при других обстоятельствах появление атомного оружия означает конец войн, так как в атомной войне не может быть победителей. Если люди по-прежнему хотят устранять политические, культурные и религиозные противоречия, не уничтожая при этом всего мира, военное применение атомного оружия немыслимо. Противоречия в таком случае придется сглаживать иными, менее радикальными способами. Выбор прост. Гонка вооружений или международный контроль над вооружениями?

Электрон не может выбирать, какие свойства проявлять в данный момент. Но обществу, его политическим структурам свободный выбор свойственен в принципе, если этот выбор осознанный. Бор верил: работы, которые сейчас велись в Лос-Аламосе, не обязательно приведут к гонке вооружений, что ее удастся избежать. Бор считал, что единственный способ обойтись без такой гонки — построение политики «открытого мира», доверительное отношение к потенциальным врагам и достижение целей путем диалога. В начале 1944 года это означало необходимость добиться доверия со стороны СССР, который считался союзником в войне против нацистской Германии и Японии, но который уже сейчас воспринимался многими как затаившийся до поры до времени враг.

После бомбардировки Веморка немецкое правительство пришло к выводу, что завод по производству тяжелой воды необходимо построить на территории Германии. Для этого был разработан план транспортировки готовой тяжелой воды из Норвегии в Германию морским путем под вооруженным конвоем. Росбауд сообщил УСО об этих планах в начале января 1944 года, и Хаукелиду приказали найти способ, чтобы помешать вывозу тяжелой воды из Рьюкана.

В одиночку атаковать завод было невозможно, поэтому Хаукелид стал узнавать, как предполагается организовать перевозку. Цилиндры с тяжелой водой, помеченные «поташный щелок», собирались переправить поездом из Веморка на Hydro — пароме, который пересекал озеро Тиннсье. Оттуда груз по железной дороге доставят в порт и оставят там до погрузки на корабль, идущий в Германию. Наименее охраняемым звеном перевозки был именно паром — напав на него, можно свести к минимуму жертвы среди гражданского населения. 9 февраля Хаукелид отправил в Лондон телеграмму, в которой предлагал диверсию на пароме. Диверсанты сразу же отнеслись к этому предложению скептически: они считали, операция не оправдывает риска репрессий, которые неизбежно последуют со стороны немцев. Но из Лондона пришел положительный ответ. Тяжелую воду следует отправить на дно озера.

Хаукелид, Скиннарланн и Рольф Серле решили пустить на дно цилиндры с тяжелой водой, затопив паром в самой глубокой точке озера. Близились последние потери в битве за тяжелую воду.

Вооруженные «стеном», револьверами и гранатами, Хаукелид и Серле пробрались на паром рано утром в воскресенье 20 февраля. Они разместили на внутренней стороне корпуса 8,5 килограммов пластичной взрывчатки, быстродействующие взрыватели, детонаторы и часовые механизмы, наскоро собранные из старых будильников. Установив время взрыва на 10:45, диверсанты быстро покинули паром.

Hydro отчалил в 10:00 утра с 53 пассажирами (экипаж и немецкая охрана) и 39 цилиндрами, в которых было более 13 600 литров тяжелой воды. Взрыв образовал в борту парома, весившего 493 тонны, трехметровую пробоину. Судно пошло ко дну за три минуты. Утонули 26 человек, в том числе 14 гражданских, среди которых была семейная пара и их трехлетняя дочь. Остальные 27 человек смогли за эти три минуты спрыгнуть с парома; из ледяной воды их спасли местные крестьяне и рыбаки.

Тяжелая вода остается на дне озера Тиннсье и поныне.

Гровс не зря верил в Оппенгеймера. Неумелое управление, которым Оппенгеймер грешил в первые несколько месяцев работы в должности главы лаборатории, сменилось сильным и эффективным руководством. Оппенгеймер — научный руководитель Лос-Аламосской лаборатории очень отличался от былого Оппенгеймера — кабинетного физика. Он, как хамелеон, быстро адаптировался к новым условиям и сложным требованиям, которые сейчас перед ним стояли.

Будучи руководителем, он не становился диктатором. Он мог всегда положиться на Гровса, который больше привык раздавать приказы солдатам, чем обеспечивать условия для комфортного быта и успешного труда неловких, несговорчивых «гражданских». Оппенгеймер, в свою очередь, просто и убедительно доказывал, почему каждый из участников проекта должен работать именно так, а не иначе. Он успешно пользовался дипломатией и манипуляциями, подкрепляя эти методы своей завидной харизмой и деликатностью. Многие ученые, занятые в проекте, понимали, что ими манипулируют, но многие же принимали и даже приветствовали это. «Я думаю, он осознавал, что люди, которыми он манипулирует, понимают, что происходит, — говорил один из лос-аламосских физиков. — Но это было похоже на балет, где каждый знает, какая роль ему отведена, и не пытается увиливать».

Так или иначе заботы Оппенгеймера о труде и быте новых поселенцев Лос-Аламоса не сводились к формальным обязанностям научного руководителя. Карьера кабинетного физика практически никак не подготовила его к решению управленческих проблем, с которыми он столкнулся в закрытом и узком микросоциуме Холма. Оппенгеймеру приходилось играть разные роли — от мэра быстрорастущего городка, до менеджера по кадрам и приходского священника.