ещё более подзадоривает он. – Или знаешь

примерно так же, как я знаю вашего Габриэля Маркеса?

– Но ты ведь тоже, оказывается, кое-что читал… Не знаю только откуда ты выкопал этого

Блэка?

– Да вот из этой головы, – простодушно признаётся Роман, постучав себе по лбу.

– То есть?

– Ну, я просто придумал его. И его интересное произведение «Не говори «Гоп!» тоже… Я так

думаю, что у него, наверное, и другие произведения есть… Ну, что ты так смотришь на меня? Мне

же надо было как-то поучаствовать в разговоре. Не сидеть же твоему мужу тюфяком…

– Потрясающе! – вдруг обезоружено произносит Ирэн, словно что-то вспомнив. – И откуда ты

такой взялся, а?

– Я-то? Так из Пылёвки я. Из села, из деревни, можно сказать. Помнишь, катался там на

велосипеде в раме, потому что на раму ещё влезть не мог – ноги было коротковаты.

– Да, но не все же там такие… Смешно, но ведь если мне что-то и нравится в тебе, так вот

именно это. Меня просто подкупает твоё необъяснимое и, главное, вроде бы ничем не

обоснованное превосходство над всеми. Даже над теми, кто пообразованней и, можно сказать,

поинтересней тебя. И вот этим-то непонятным ты вдруг становишься интересней других. Может

быть, в тебе есть потенциал какой-то, агромадный, как ты говоришь, но скрытый очень глубоко, а?

Может быть, в тебе какой-то великий человек дремлет? Я не знаю. Но я просто ненавижу свою

бабскую суть за то, что она тянется к таким самоуверенным, дерзким и даже наглым. Защита мне

там чудится, что ли… Но откуда в тебе всё это? Что там такое железное в твоей натуре, а?

Роман даже озадачен. И как всё это понимать? То ли обидеться, то ли принять как

своеобразное признание?

…И все же Ирэн пытается настоять на своём. Уже в конце по-зимнему холодной осени она

объявляет Роману, что он должен пойти с ней в ресторан, чтобы отметить день рождения кого-то из

её бывших сокурсников. Не чувствуя почему-то в себе никакой ресторанной ностальгии, Роман

сначала вяло уточняет, в какой ресторан намечена вылазка. Если в «Коралл», то лучше не ходить

– не хватало ещё встретить там старых знакомых (даже просто официанток), а уж совсем плохо –

Костика. Но столик, оказывается, заказан в «Самородке», или в простонародье, «Булыжнике». Ну

что ж, давай сходим, если тебе это надо.

Голубика, как обычно, собирается два часа. Роман, надевший на себя первое, что

подвернулось в шкафу, сидит последний час на кухне с книжкой. Несколько раз он всё-таки

выглядывает в комнату, в которой огромной пчелой гудит фен, разнося тёплым ветром по квартире

запахи всемирной косметики. А ведь хочешь – не хочешь, но настроение праздника всё равно

возникает. И вспоминается многое. Ресторанное прошлое, оказывается, не исчезло, а сидит где-то

очень глубоко. Вроде бы, чего хорошего в этой пьяной атмосфере, в пошловатых песенках, в

воздухе, волнистом от дыма, а всё-таки, чёрт возьми, и приятное что-то там есть!

Потом, когда Ирэн в своей шикарной шубе, в пушистой шапке и с ослепительным, но

совершенно чужим сегодня лицом торжественно является на кухню за первым комплиментом, его

«ах!» вырывается непроизвольно. «А что? – невольно, под впечатлением воспоминаний о

ресторане, мелькает в голове, – смог бы я там «склеить» вот такую?» И этот вопрос словно

91

прибивает его к стулу! Вот так мысль! Да за такую мыслишку разорвать себя надо! Так поошло

подумать о любимой, родной жене! Да ещё к тому же так сильно беременной…

В ресторане пред глазами высокоинтеллектуальных друзей Голубики Роман специально делает

всё не так. Приносят салат под майонезом в маленькой пиалке, и он съедает его тут же, не копаясь

в нём и не растягивая на час, как делают другие. Потом наступает очередь какой-то пикантной

котлеты (так она значится в меню), запечённой с картофельным пюре. Однако пикантного в ней

столько, что котлета просто несъедобна. Роман уминает это блюдо ложкой, аппетитно закусывая

хлебом, как в обед на каком-нибудь полевом стане. А видя, что жена осилить свою котлету не в

силах, просит отдать её ему. Голубика, видя его выпендрёж, вздыхает и, напротив, отодвигает свою

тарелку подальше. Что ж, Роман демонстрирует огорчение, облизывает ложку и лениво, не

скрывая скуки, глазеет по сторонам. Всё – наелся, а чего домой не идём? Сокурсники Ирэн смотрят

на него как на дикаря – сближению с ним не помогает даже выпивка. Хотя как может сблизить лишь

чоканье рюмками через стол? Громкая музыка не позволяет и слова сказать. Общения нет совсем.

Даже именинника удаётся определить лишь по той примете, что ему чаще улыбаются. Им, кажется,

является, тот большеглазый с оттопыренный губой, имя которого Роман не запомнил. Здесь же и

друг большеглазого, в том же узеньком белом галстуке. Имя его тоже позабыто за ненадобностью.

«Вы меня пригласили, – мысленно говорит Роман своей компании, – и я пришёл. А уж как мне

сидеть – это дело моё. Как хочу, так и буду…» И тут-то, как по заказу, а точнее, в противовес заказу,

объявление в микрофон: «А теперь по просьбе наших друзей из гордого кавказского Гудермеса –

лезгинка!» И первые же ноты этого зажигательного танца автоматически выпрямляют позвоночник

Романа. Роман поверх голов смотрит в сторону эстрады. «А что, – думает он, будто тестируя себя,

– выпил нормально, кровь горячая, дури хоть отбавляй… Надо, однако, идти…» Он поднимается,

скидывает пиджак и весит его на спинку стула. Голубика и её друзья смотрят с удивлением.

– Ты куда? – спрашивает жена.

– Погоди я сейчас.

Гостей из гордого Гудермеса четверо. Ну, и кто же из вас самый искусный и крутой? Пожалуй,

вот этот – подтянутый, тонкий и дерзкий. На других и внимания не будем обращать. А этот уже и

сам чувствует своё превосходство. Ну что ж, давай спляшем по-кавказки! Ничего не скажешь –

быстр! А вот так можешь? Ну-ка, ну-ка! Нет, дорогой мой, отстаёшь, ох, как отстаёшь… А этот финт,

пожалуй, и ты не знаешь. Ну, и как? Так это ваш танец, чего тут удивляться? А давай-ка ещё

поскорее. А как тебе мой коронный номер – сдвоенный темп? Но что ж ты остановился-то? Да не

надо мне хлопать в ладоши – сам танцуй! Говоришь, выпил много и потому задохнулся… Ну, так

это все говорят. А на самом-то деле, сам знаешь, что плохому танцору мешает…

К своему столику сияющий Роман возвращается под аплодисменты ресторана, но чем ближе

подходит, тем больше усилием воли принимает прежний тусклый вид, хотя