же вопрос, который я только что задал тебе. Сказал то же самое, что и я тебе. Но затем он спросил: «Зачем пить, чтобы заглушить боль, ведь боль — это чувство, а чувство — это жизнь, а разве не хорошо быть живым?» — Колтон качает головой. — И знаешь, что? Иногда я думал, что это чушь собачья, что я никогда не смогу провести ни одного дня, не думая об этом, не страдая от этого, не чувствуя себя виноватым… и черт, в те дни… Мне хотелось выпить. В пятнадцать лет, Шейн, мне хотелось выпить, чтобы справиться с этим… но мой отец усадил меня и повторил эти слова. И знаешь, что? Он был прав. Это заняло время. Уйму времени. И это никогда, никогда не пройдет… но я так рад, что предпочел чувства оцепенению. Я очень рад, что выбрал жизнь вместо смерти.

Не осознаю, что по моим щекам катятся слезы, как и у Шейна, пока Колтон не протягивает руку и не обнимает его за шею и не притягивает к себе. Он дает ему быстрое, но суровое мужское объятие, заставляющее тело Шейна содрогнуться от всхлипа. Колтон прижимается нехарактерным для него поцелуем к макушке Шейна и снова бормочет:

— Помни, боль — это чувство, а чувство — это жизнь, а разве не хорошо быть живым?

Мое сердце подкатывает к горлу, дыхание прерывается, и любая возможность, что я когда-либо смогу уйти от этого прекрасного бедового мужчины, полностью пропадает, раз и навсегда.

Поврежденный мужчина помогает сломленному ребенку.

Он выпускает Шейна из объятий, и я сразу же чувствую, что им обоим неловко показывать свои эмоции. Колтон спрыгивает с кровати и смеется, снова предлагая Шейну пиво, а тот отталкивает его. Он забирает пакет с остальными банками и направляется к двери, но поворачивается.

— Эй, Шейн? Ты воняешь, чувак. Прими душ и переоденься, нам еще бейсбол нужно посмотреть.

Колтон выходит из двери и останавливается, смотрит на меня, видя слезы, украшающие мои щеки, в его глазах столько эмоций. Говорю единственное, на что способна.

— Спасибо, — произношу я. Он кивает, будто не доверяет самому себе, и идет по коридору.

ГЛАВА 26

Колтон

— Теперь они на тебе, Джекс? — спрашиваю я, наблюдая, как Скутер покупает в закусочной какую-то сладкую хрень на деньги, которые я ему дал. Шейн отказался. У засранца все еще зеленое лицо. Ему не следует ничего есть некоторое время, если не хочет, чтобы всё это вышло обратно.

Ах, эти сладкие воспоминания о тех временах, когда я был подростком и зажигал как чертова Рождественская елка. Не могу не посочувствовать ему, но, черт меня дери, если мне не смешно смотреть на этот обряд посвящения.

Джекс поправляет бейсболку, опускает биту и подходит ко мне.

— Да, на мне. — Он протягивает мне ладонь, и мы пожимаем друг другу руки. — Спасибо за… — он кивает подбородком в сторону Шейна.

— Без проблем. — Смеюсь я. — Его первый опыт общения с гребаной бутылкой не сравнится с моим, но я поговорил с ним.

— Спасибо. Рай передумала? Она не придет?

— Нет, — качаю головой, наблюдая за тем, как во время тренировки Рикки размахивается и выбивает мяч за пределы поля. Издаю свист, давая знать, что я его видел, он смотрит на меня и на его лице появляется самая чертовски милая ухмылка. Я знаю лучше, чем кто-либо, что признательность в любой форме проходит долгий гребаный путь. — Она передумала. Полагаю, у Зандера было тяжелое утро, поэтому она не хотела, чтобы он разгуливал перед носом у прессы. Поэтому мальчиков привез я, надеясь, что они последуют за мной.

Гребаные стервятники. Смотрю на стоянку, где припаркован Range Rover и вижу, что все они находятся там, их камеры висят на шеях, вытянутые объективы нацелены на меня; надеются поймать удачный кадр… будь я проклят, если знаю, какой именно, на детской-то игре малой Лиги. Но, черт возьми, они сохраняют дистанцию и не накидываются на меня, когда я с детьми, и это меня немного шокирует. С каких это пор у них появились чертовы манеры? Не то что бы я собирался делать что-то захватывающее за трибунами и плодить еще больше голословно мне приписанных, черт дери, незаконнорожденных детей. — Как бы то ни было… — я пожимаю плечами, — …похоже, это сработало.

Джекс смеется, глядя на толпу на стоянке.

— Думаешь? Безумие, чувак, жить с этим все время. Можно ли когда-нибудь к такому привыкнуть?

— Может ли машина ездить без колес? — самый глупый вопрос на свете, но это Джекс. Чувак классный. Присматривает за Рай.

— Верно, — кивнув, говорит он.

Мы с ним немного болтаем, прежде чем я отхожу, чтобы предоставить паразитам возле моей машины фотографии крупным планом, которые принесут им немного денег. Надеюсь, это будет держать их на расстоянии еще один чертов день.

Они атакуют меня своими гребаными камерами, когда я прохожу мимо, и мне требуются все силы, чтобы не ударить, потому что, черт меня возьми, я бы с удовольствием выпустил пар и отходил их как следует. Гребаная Чейз. Ее слова останавливают меня только потому, что Рай навредит, если я позволю сойти с ума безрассудному плохому мальчику, которого они подталкивают вырваться наружу своими гребаными вопросами о том, разлучница ли она.

Гребаные обещания. Шли бы они все к черту. Вот почему я никогда их не даю. По крайней мере не давал до Райли. Кто бы мог подумать, что настанет день, когда я превращусь в слабака и буду этим чертовски доволен.

Добавьте в ад еще один слой льда, потому что он стал чертовым полярным кругом из-за того дерьма, что она во мне меняет.

Я сказал ей, что попытаюсь стать лучше. Что б меня. Я и не знал, что мы угодим в этот дерьмовый ураган, который будет тянуть нас во все стороны, как при долбаном перетягивании каната.

До сих пор я неплохо справлялся. Не позвонил Тони и не порвал ее на части за тот хреновый фарс, что она устроила, бросив Райли на растерзание гребаным волкам, в попытке задеть меня. Но я знаю, если я это сделаю, то это докажет, что она добралась до меня. И для нее, это половина пути к победе.

— Так когда свадьба, Колтон?

— Тони знает, что сегодня ты с Райли?

— Ты уже выбрал имя для своего сына?

Еще один фотограф толкает меня сбоку, и я разворачиваюсь к нему, сжимая кулаки и скрежеща зубами.

— Отвали на хрен, мужик!

Райли. Райли. Моя гребаная Райли.