Племянник Айверсона хотел закричать, но открывшийся рот тотчас же затопила волна черной земли. Он смотрел звериным, нечеловеческим взглядом. Неожиданно вокруг опять все затряслось, и Сэмюель мгновенно пропал из виду — точно пловец, которого утянула на дно гигантская акула.

А потом послышался зубовный скрежет.

Полковник заскулил, как маленький мальчик, которого оставили одного в темной комнате, и ослабил хватку на моей шее.

В последний раз вынырнуло лицо Сэмюеля, его вытаращенные глаза были забиты грязью. Кто-то откусил огромный кусок от его правой щеки. Мы услышали страшный звук — он пытался кричать, но в его горле и дыхательных путях застряли комья земли.

А потом его снова утянуло вниз. Полковник сделал еще три неуверенных шага назад и выпустил меня. Я схватил фонарь и бросился наутек.

Услышав крик, я на миг обернулся и увидел, как полковник Айверсон, спотыкаясь, сопя от напряжения, протискивается через пролом в стене. Он все-таки выбрался с поля.

Я бежал настолько быстро, насколько способен испуганный десятилетний мальчишка. В правой руке болтался фонарь, выхватывая из мрака листья, ветки, камни. Мне нужен был этот фонарь, нужен был свет. В голове билась единственная мысль: Сэмюель оставил пистолет капитана на столе.

Оседланная лошадь рвалась с привязи, вытаращив обезумевшие глаза: она, наверное, испугалась меня и колеблющегося света фонаря, или воплей бежавшего следом Айверсона, или той жуткой вони, растекавшейся с полей. Я пронесся мимо нее, распахнул дверь, пересек прихожую, ворвался в столовую и там остановился, тяжело дыша, оскалившись в торжествующей и в то же время испуганной ухмылке.

Пистолет исчез.

Несколько секунд или даже минут я стоял неподвижно, ничего не соображая. Потом, не выпуская из рук фонарь, принялся искать под столом, в буфете, в маленькой задней комнатке. Пистолета нигде не было. Я рванулся к двери, услышал звук шагов на крыльце, метнулся к лестнице и замер в нерешительности.

— Вы не это… не это ищете… молодой человек? — На пороге столовой стоял запыхавшийся Айверсон. Левой рукой он опирался о дверной косяк, а правой нацелил на меня револьвер. — Клевета, сплошная клевета, — произнес он и нажал на крючок.

Капитан говорил, что пистолет самовзводный. Щелкнул, вставая на место, курок, но выстрела не последовало. Айверсон посмотрел на оружие и снова прицелился. И тут я швырнул ему в лицо фонарь.

Полковник отбил его в сторону. Стекло разбилось, и тут же вспыхнули занавески, пламя рванулось к потолку, опалив полковника. Он выругался и выронил пистолет. Перескочив через перила, я схватил со стола лампу и бросил ее в заднюю комнату. Разлился керосин, и тут же занялись матрас и книги. На четвереньках я устремился к пистолету, но старик пнул меня в голову. Он двигался медленно, и я быстро откатился в сторону, но в тот же миг на пистолет упала горящая занавеска. Полковник потянулся к нему, отдернул руку и, чертыхаясь, выбежал из дома.

С мгновение я не двигался, сжавшись в комок и тяжело дыша. Пламя вырывалось из щелей на полу, трещали сухие сосновые доски, дом полыхал как спичка. Снаружи бешено ржала лошадь, обезумев от запаха дыма и попыток полковника взобраться в седло. Ничто не могло теперь помешать ему умчаться куда-нибудь на юг или на восток, в леса, в город, прочь от могильников.

Я сунул руку в огонь и беззвучно закричал. Рукав гимнастерки моментально обуглился, на ладони и запястье вздулись волдыри, но я все-таки вытащил пистолет и теперь стоял, перебрасывая раскаленное оружие из правой руки в левую и обратно. Лишь много позднее я задал себе вопрос: почему не взорвался порох в патронах? Тогда же, баюкая оружие в обожженных руках, я проковылял наружу.

Айверсон уже забрался в седло, но успел вдеть в стремя только одну ногу. Он изо всех сил тянул уздечку, пытаясь развернуть испуганную лошадь к лесу. Кобыла пятилась от полыхавшего дома и явно нацеливалась бежать через пролом в стене. К могильникам. Айверсон старался ее остановить. В итоге животное нарезало круги, косясь закатившимся глазом.

Спотыкаясь, я спустился с крыльца горящей хижины и поднял тяжелый пистолет. Айверсону как раз удалось остановить лошадь, и он нагнулся вперед — подобрать поводья. Полковник яростно пришпорил скотину, намереваясь проскакать мимо меня в лес, а может, и затоптать меня по дороге. Большим пальцем я взвел курок — было ужасно больно, полопались многочисленные волдыри — и выстрелил. Целиться было некогда. Пуля задела ветку в десяти футах над головой Айверсона. Отдача едва не заставила меня выронить пистолет.

Кобыла снова развернулась.

Полковник опять заставил ее сделать вольт и всадил ей в бока каблуки своих черных сапог.

Второй выстрел пришелся в землю в пяти футах передо мной. Я в третий раз взвел курок, ободрав обгорелую плоть на пальце, и навел дуло промеж двух обезумевших лошадиных глаз. Пистолет был ужасно, невероятно тяжелый. Слезы застилали глаза, и я почти не видел Айверсона, зато отчетливо слышал, как он проклинает кобылу, которая отказывалась приближаться к горящему дому и к источнику шума. Я вытер слезы обгорелым рукавом. Полковник отъехал от пожарища и ослабил поводья. Третий выстрел снова угодил мимо, но тут лошадь не выдержала и галопом умчалась во тьму, прочь с ненадежной тропинки. Перепрыгнула каменную стену с запасом как минимум в два фута.

Я побежал следом, все еще рыдая. Два раза споткнулся в темноте, но пистолет не выпустил. Дом позади был уже целиком охвачен пламенем, красные огненные полотнища, испуская вверх снопы искр, отбрасывали багровые отблески на лес и поля. Я вспрыгнул на стену и замер, пошатываясь, хватая ртом воздух.

Лошадь, миновав стену, успела проскакать около тридцати ярдов и потом встала на дыбы. Поводья болтались, и старик отчаянно цеплялся руками за гриву.

Виноградники двигались. Под мятущимися листьями перемещались какие-то неясные фигуры, переплетенные лозы вздыбились выше лошадиной головы. Сама земля вспучивалась, образуя пригорки и гребни. И дыры.

Я ясно видел их в свете пожара. Кротовые норы. Сусличьи норы. Но только очень широкие, куда мог бы целиком поместиться человек. А еще ребристые изнутри, усеянные рядами кроваво-красных хрящей. Как будто смотришь в разверстую змеиную пасть, жадно пульсирующую в предвкушении добычи.

Только много хуже.

Если вам приходилось видеть, как кормится морская минога, вы поймете, что я имею в виду. В этих дырах росли зубы. В несколько рядов, кругами. Сама земля распахнулась, демонстрируя алое нутро, усаженное острыми белыми зубами.

От ужаса кобыла как будто приплясывала на месте, но эти дыры тоже двигались. За стеной образовалось широкое круглое пространство, очищенное от виноградных лоз, и они перемещались там неслышно, словно тени. А вокруг из виноградника вставали неясные, темные фигуры.

Айверсон завопил. Спустя мгновение исступленно заржала и лошадь. Дыра сомкнулась на ее правой передней ноге. Я явственно расслышал, как хрустнула кость. Кобыла рухнула, и полковник скатился с ее спины. Снова хруст. Животное подняло голову и безумными белыми глазами наблюдало за тем, как земля смыкается вокруг четырех обрубков, оставшихся от его ног, кромсает связки и мускулы, отрывая куски плоти с той же легкостью, с какой обычно обгладывают куриную ножку.