Неслучайно именно в колониях строгого режима, а еще чаще — в колониях особого режима, где находятся осужденные, не раз побывавшие в местах лишения свободы, обстановка более спокойная. Находящиеся там люди относятся друг к другу с большим пониманием. Там меньше беспредела. Колонию же общего режима, где собраны осужденные, впервые отбывающие наказание, называют обычно «филиалом дурдома», так как там в меньшей степени распространены воровские понятия и идеи.

Воры борются за чистоту своих рядов. Ведь нет людей абсолютно безгрешных. Среди коронованных воров тоже встречаются недостойные люди, которые проникли в ряды элиты уголовного мира с помощью обмана и лицемерия. Бывает, их постепенно развратила большая власть уже после «коронования», и они в первую очередь стали заботиться о собственной «кишке», забыв об интересах братства. Таких людей жестоко наказывают другие воры. Если вина его не слишком велика, такому вору просто «дают по ушам», то есть лишают воровского звания. Если же этот человек серьезно «замазался», притеснял арестантов, разворовывал общак, с него спрашивают как с гада. Таких обычно режут. То же случится, если вор ссучился: стал помогать ментам, администрации, предал собратьев.

Пришла бумага. Мне поменяли режим. Еду на колонию-поселение. По слухам, в Коми. По слухам, в Микунь. Странно. Мистически странно: мой дед — бывший комдив — был репрессирован и в тридцатые годы сослан именно в Микунь!

Полковник Шибанов, узнав о решении суда:

— Ты что делаешь? Ты хоть понимаешь, куда едешь? Здесь как у Христа за пазухой, а там? Там же конец мира!

Пират на прощание выдал мне целый баул с мясными консервами.

Работаю переводчиком. Перевожу события и чувства на язык слов. Гуинплен — ГУИНпленный.

Я вижу болью.

Уродов не любит никто, и в первую очередь их не любят сами уроды.

27 июня. Я в Брянске. Пошла вторая неделя.

Мальчик, цыган. Конечно, назвать его мальчиком трудно, ему двадцать лет. Ни читать, ни писать не умеет. Время разбирает только по электронным часам. Часы со стрелками для восприятия времени ему недоступны.

Мальчик на вид пятнадцати-шестнадцати лет, на деле двадцать один. Какие-то проблемы с нижней челюстью и, наверное, от этого дефект дикции. Получил срок 28 дней (158, часть 1). Отнимал мобильные телефоны у детей. Вялый, тормознутый, трусливый. У кого он отнимал телефоны? Что за терпилы были у него?

Его лысый череп, весь в старых шрамах, каской нависал на лицо. Из-под каски виднелись глубоко посаженные глаза. Старые шрамы на лысом черепе указывали на следы пьяных драк. Звался Гусь. На спине, с правой стороны ребра торчали горбом. Интересно, что нос на его бесформенном лице повторял изгиб ребер на спине.

Акула. Нос вопросительным знаком и ненормально выпавший наружу живот. Сзади на левом плече — родимое пятно с ежиком жестких волос. Эти волосы, видимо, когда-то выбривались, а сейчас торчат жесткой щетиной.

Народ имеет правительство, правительство имеет народ. Разница между разными государствами лишь в том, по согласию это делается или нет.

Сураж. День сурка. Ежедневная собачья свара. Вислоухий овчар и три шавки. Каждое утро выясняют отношения между собой.

Оса убила шмеля и, натужно гудя, на бреющем полете потащила его в неизвестность.

Встречающий меня дежурный офицер спросил мой срок.

— Тринадцать с половиной, — ответил я.

— Месяцев? — уточнил он.

Я ответил:

— Лет.

— О боже! — вскричал офицер. — Сейчас начнется!

Взмахнув руками, он убежал в сторону штаба.

Разговор в спецчасти.

— У вас УДО в 2010 году?

— Да.

Истерический смешок.

— А я уже в это время на пенсии буду.

8 июля. Воскресенье. Сураж.

Название города звучит ершисто, будя во мне воспоминания: какие-то негры, что-то о режиме и еще что-то говорили, мол, непростое место, козырное. В зоне всего человек сто, против полутора тысяч в Клинцах — ни о чем. И это учитывая женщин, обитающих за забором. Я хожу, как тот самый, у которого срок тринадцать с половиной лет.

— Сколько? Тринадцать с половиной? — Дальше следует реакция: ужас, сочувствие, удивление, покачивание головы и обязательное причмокивание: — Вот это да! Охуеть.

Надо сказать, в Клинцах было примерно то же самое. И это абсолютно верно: вот это да! И, действительно: охуеть. Публика в этих местах мелковастенькая: в основном аварийщики, наркоты и алиментщики.

Погода шепчет. На удивление хорошее лето. Перед жилым бараком — фонтан, березки, елки, спортплощадка. Перед вторым бараком, пустым, почему-то головой в кусты на огромном постаменте красуется орел. Может быть, и не орел — черный птиц с красным клювом. Раньше тут работало ЛТП. Вообще, очень непривычные и странные ощущения: давления нет, никому не интересен. Жду подвоха. А как его не ждать, если менты вежливые, по зоне ходят бабы и деньги можно официально носить в кармане? Проверки по пять минут, это против двадцати-тридцати в Клинцах. Но пять раз в день. Из иностранцев один таджик. Один барак, один отряд. В Клинцах было семь бараков и одиннадцать отрядов. Блатных и крутых не наблюдается. Публика в основном местная, вольный хлеб. Кушайте, зеки дорогие, исправляйтесь, помните родное государство. И приходится помнить родное государство, куда деваться. В целом, нечто среднее между домом престарелых и инвалидным домом. Дух бывшего ЛТП не выветривается. Говорят, раньше в зоне было до тысячи человек. Дух крепок: орел этот дикий с мордой в кусты, серп и молот, металлическая дуга с облезлой красной краской, надписи «больница», «клуб», «ларек», совковый плакат с условным доктором с огромным шприцем в руке и с надписью «Здоровье человека — главное богатство государства». Рядом со шприцем изображены ампулы, очень похожие на орудийные снаряды. По виду, плакату лет сорок. Уже тогда художник предчувствовал, что именно наркоманы впоследствии окажутся здесь.

Брянские переспрашивают так: «Кого?»

Например:

— У тебя спички есть?

— Кого?

— Что у тебя там лежит?

— Кого?

Офицер окинул строй хмурым взглядом и сообщил, нажимая на южнорусское «г»:

— Сегодня помойка. Помойка до восемнадцати ноль-ноль.

Помойка означала баню.

14 мая 2004 года в 14:00 именем Российской Федерации мне дали 14 лет. В Сураже меня поселили в комнате № 14. Вот и не верь после этого числам.

16 июля. В фонтане плавают листья. В туалете по неровному загаженному полу ползают какие-то странные опарыши с длинными хвостами. На окнах — многочисленные слепни. И мухи, мухи, мухи. В зоне сто мужчин и приблизительно двадцать-тридцать маромоек, то есть особ женского пола. Опять волнами накатывается тоска и беспросветность. Впереди еще минимум четыре с половиной года. За это время может поменяться буквально все. Чудны дела твои, господи! Уже хочется начать писать, и тема есть и сюжет, но как только берусь за ручку и начинаю выливать мысли на бумагу, именно в этот момент мысли напрочь исчезают. А то, что остается на бумаге, выглядит примитивно и убого. Словно ручка пожирает мои мысли или же, перерабатывая, превращает их в дрянь. Как будто дело все в ручке. Как в том анекдоте: подпольщик печатает слово «прокламация», а на бумаге все время получается «проституция».