После встречи с мисс Фокс произошла еще и эта история с лебедем, она тоже стала неким знамением. Мой рассказала домашним об этом сражении, но никто не воспринял его по-настоящему, никто ничего не понял, все поахали, посмеялись, но на следующий день уже практически забыли о нем, занявшись другими делами. А еще ужаснее, возможно, что они просто не поверили рассказанной истории, подумав, что Мой слегка приукрасила ее своей фантазией, ведь она же еще оставалась очень странной маленькой девочкой. Мой сильно переживала из-за этого лебедя. Ей приснилось, как что-то большее и округлое навалилось на нее, и она проснулась ночью, задохнувшись от страха. Она включила ночник и увидела блестящие в темноте глаза Анакса, услышала его тихое урчание, словно он понял ее страх. Мой не стала никому показывать исцарапанные руки. Притащив домой горсть грязных камней, она старательно отмыла эти унылые, покрытые илом камни, найденные на берегу Темзы. Только один из них имел что-то необычное: маленькое, забитое илом отверстие. Он оказался особенным, но она решила, что должна сохранить их все, и положила в ящик к другим камням, поскольку на полках уже не осталось места.

Мысль о праздновании дня рождения не принесла Мой никакой радости. В прошлом такая вечеринка становилась настоящим большим праздником, но сейчас, из-за трудной для понимания активности друзей, которые стремились к путешествиям, на вечеринку собирался лишь узкий семейный круг, включая, конечно, Беллами, Харви и Джоан. Раньше обычно приходили еще и Адвардены, Клайв и Эмиль, которые пока не вернулись в Лондон. В былые годы к своему дню рождения Мой изготавливала маски для родных и любимых друзей, исходя из индивидуальных стилей одежды или собственной фантазии. Ее прозвали госпожа Костюмерша. Считая эти творения предметами одноразового назначения, Мой с легкостью выбрасывала их. Только увлеченной историей Сефтон удалось сохранить многие шедевры сестры, и она ежегодно устраивала демонстрацию старых масок. Поначалу маски делались из папье-маше, однако в процессе изготовления такого материала Мой устраивала на кухне страшный беспорядок, а однажды даже устроила засор в ванной. Последнее время она предпочитала обходиться пластилином, картоном, жесткими лоскутками, обернутыми тканью проволочками и оригинальными пластичными материалами. Постепенно старые традиции стали забываться, секретности теперь почти не осталось, гости могли воспользоваться старыми масками или, того хуже, купить себе что-то в магазине.

«Мне больше не придется делать маски, — подумала Мой, — Что-то закончилось навсегда. Все равно к этому времени в будущем году я, вероятно, уже умру».

Когда Мой грустила, в ее мыслях неизменно возникал особый памятный образ. Она побывала в Венеции всего один раз, четыре года назад, когда Эмиль уговорил Луизу отпустить с ним девочек в небольшое путешествие по Италии. Чудесные впечатления Мой от этой поездки совершенно развеялись (к счастью, в последний день пребывания), когда она увидела, разглядела и наконец осознала содержание двух картин Витторе Карпаччо[53]с изображением деяний святого Георгия. На первой картине воинственный святой защищал плененную принцессу от красивого крылатого дракона с длинным хвостом. Девочкам вспомнилась старая шутка, заключавшаяся в том, что Алеф отводилась роль принцессы, принесенной в жертву страшному чудищу, но спасенной храбрым рыцарем, возможно, Персеем, или, в данном случае, святым Георгием. На первой картине дракон с распростертыми крыльями и закрученным хвостом взмывал ввысь, подняв передние лапы, а длиннющее копье святого пронзало пасть дракона и выходило с другой стороны головы. Мой вздрогнула перед этой картиной. Потом она разглядела и вторую картину. На ней тот же святой с поднятым мечом стоял перед восхищенной толпой, а рядом с ним на цепи сидела какая-то мелкая тварь, типа домашнего животного. Мой не сразу узнала в этом маленьком униженном создании того самого красавца дракона, еще живого, но с обрезанными и сложенными крылышками и окровавленной пастью, из которой по-прежнему торчал конец копья. Его съежившееся тельце неловко корчилось на земле, скорбная мордочка выражала смертельную муку, а торжествующий святой поднял меч, чтобы добить его. Эта картина наполнила Мой таким ужасом и горем, что на глазах у нее выступили слезы. О, несчастный дракончик! Неужели она жалела дракон, и ее не волновала судьба плененной принцессы? Ну разве нельзя было покончить с драконом быстро и милосердно, не выставляя на всеобщее обозрение его унижение и мучения? И вообще непонятно, зачем понадобилось его убивать! Разве святой Франциск[54]не заключил мирный договор с Волком из Губбио? Ведь дракон — невинное существо. Все звери невинны. А принцессам следует быть осторожными и не показывать свою красоту чудовищам. Усугубила ее горе одна причудливая мысль: Мой вдруг решила, что этот бедный, униженный и раненый «прирученный» дракончик похож на ее убежавшего и съеденного кошкой хомячка Колина. (Мой поняла, что Колин погиб, хотя притворилась, что верит в утешительную ложь, рассказанную ей родными.) Порой она еще чувствовала прикосновение маленьких лапок Колина к своей ладошке.

Глаза Мой вновь наполнились слезами, и тут она заметила на ковре какую-то крошечную букашку. Она опустилась на колени, чтобы рассмотреть ее. Миниатюрные размеры ползучей твари не позволили девочке понять, к какому виду паучков, жучков или неведомых насекомых она относится.

«Я должна убрать ее в безопасное место, — подумала Мой, — чтобы случайно не раздавить. Опять же Анакс может найти ее. Она такая крошечная, что даже я могу причинить ей вред. Надо быть очень аккуратной и заманить ее сначала на листик бумаги».

Когда Мой встала и осторожно отступила, чтобы найти бумагу, до ее слуха донесся знакомый перестук когтей Анакса. Сефтон впустила его в дом из сада. Пес промчался вверх по лестнице и открыл дверь мансарды, ловко ткнув в нее мордой. Шумно прыгая и высоко задирая лапы, Анакс подбежал к Мой.

Когда она глянула на пол, то уже не смогла найти там крошечное темное насекомое. Именинница опустилась на кровать и, поглядывая на усевшегося рядом Анакса, принялась расчесывать волосы, вытирая слезы концами длинных прядей.

— Что хоть побудило тебя пригласить его? — спросил Клемент Луизу.

— На самом деле его пригласила Алеф.

— Какая прелесть! Тебе следовало заставить ее молчать.

— Все произошло слишком быстро. Мне показалось это приглашение вполне уместным. Мы же собирались устроить чисто семейный праздник. Он мог подумать, что мы совсем… пусть это звучит по-детски наивно — не великодушны и…

— Луиза, что за чепуху ты болтаешь! Ты полагаешь, что он великодушен и считает нас такими же?

— Мне кажется, что он такой…

— И какой же?

— Что он достаточно благороден и влиятелен и вид у него явно авторитетный. Я думаю, что его положение вполне соответствует тому впечатлению, которое он производит.