Его неискоренимый порок – слабость в сочетании с неуверенностью в своих силах сделала его легкой добычей плохих советчиков, которых императрица выбирала для проведения своей политики. У него было много недостатков, но обвинения в вероломстве беспочвенны. Когда я вернулся из России в начале 1918 года, его обвиняли в том, что он предал союзников, заключив сепаратный мир с Германией. Я опровергал эти позорные обвинения тогда и, я надеюсь, в настоящей работе показал, что у Англии никогда не было более преданного друга и союзника, чем император Николай II. Он был верен нам до самого конца, поскольку есть основания полагать, что, если бы он захотел выкупить свою жизнь и свободу признанием и утверждением Брест-Литовского договора, немцы спасли бы его.

Его несчастье заключалось в том, что он родился самодержцем, будучи по природе своей совсем не подходящим для этой роли. В действительности он никогда не правил Россией и, позволив правящей бюрократии пренебречь данными им в Манифесте 17 октября 1905 года обещаниями свободы слова, собраний и так далее, в значительной степени утратил доверие своего народа. Унаследованная им ноша с каждым годом его правления становилась все тяжелее. В его огромной империи 75 процентов населения было неграмотно; революционный дух 1905 года так и не был искоренен; церковь, которая после отмены Петром Великим патриаршества стала государственным департаментом, быстро теряла власть над сердцами людей из-за скандальных назначений, сделанных под влиянием Распутина; суд управлялся плохо, и почти каждая отрасль была в руках людей столь же некомпетентных, сколь и безнравственных; и в довершение всего этого – мировая война! Вся система разладилась, а он, бедный император, не был рожден для того, чтобы привести ее в порядок.

Поэтому неудивительно, что падение старого режима было встречено со вздохом облегчения, что революция распространилась из Петрограда в Москву, из Москвы в Киев и далее по всей империи. Но народ устал не столько от императора, сколько от самого режима. Как заметил один солдат в первые дни революции: «Да, у нас должна быть республика, но во главе ее должен стоять хороший царь». Император и православная церковь, главой которой он был, по-прежнему были важными символами политических и духовных пристрастий массы российских крестьян. Он был для них «батюшкой», который олицетворял в их глазах Россию и был единственным связующим звеном между крестьянами Сибири и Украины, между Кавказом и северными провинциями. И тот день, когда эта связь порвалась, стал черным днем для России, поскольку он оставил после себя пустоту, которая так и не была заполнена. Можно ли было это предотвратить? Я думаю, можно, будь он в Царском Селе, когда началась революция, или вернись он туда сразу же после ее начала. Даже в понедельник, 12 марта, он еще мог спасти положение, придя в Думу и провозгласив конституцию. Недоверие к императрице могло стать главным препятствием в решении этого вопроса, и Дума могла настаивать на раздельном проживании супругов – условии, на которое император никогда бы не согласился. А получилось, что он уехал из Ставки только в ночь на понедельник. Когда в среду он послал из Пскова телеграмму с предложением конституции, Дума уже утратила контроль над ситуацией и было уже поздно. После этого у него оставалось только два пути: либо отречься от престола, либо, даровав конституцию, обратиться за поддержкой к войскам. На фронтах разложение войск не зашло еще так далеко, как в тылу, и престиж императора был среди них по-прежнему высок. Но такое обращение, если бы оно имело успех, означало бы гражданскую войну перед лицом врага, и поэтому император предпочел отречься – решение, о котором он, по словам господина Жильяра, пожалел, когда, будучи в Тобольске, узнал, насколько деморализовала войска большевистская пропаганда.

В своем прощальном приказе, с которым он обратился к войскам в тот день, когда в последний раз уезжал из Ставки – Временное правительство наложило запрет на его публикацию, – император проявил себя с лучшей стороны. Все личные соображения он отбросил, все его помыслы сосредоточились на его стране, его союзниках и на доведении войны до победного конца.

Вот его слова:

Может ли кто-нибудь, прочитав приказ, написанный в ту минуту, когда он лишился своего высокого положения и был арестован, поверить, как того хотят его хулители, что император был лицемерен?

Если и было у него, как утверждают некоторые, предчувствие грядущих бед, он переносил несчастья и страдания с удивительным мужеством и стойкостью. Глубоко верующий человек и фаталист, он всегда был готов принять все, что пошлет ему Бог. Как иллюстрацию его образа мыслей я могу привести эпизод, рассказанный Извольским в своих «Воспоминаниях». Дело происходило весной 1906 года, и Извольский, который был тогда министром иностранных дел, приехал в Петергоф, где в то время пребывал двор, с обычным еженедельным докладом императору. Как раз в это время в Кронштадте вспыхнули серьезные волнения – протест против недавнего роспуска Думы, и между крепостью и флотом шла перестрелка. Хотя канонада продолжалась в течение всей аудиенции, император следил за докладом с величайшим вниманием, как будто ничего необычного не происходило, и обсуждал с ним наиболее важные моменты. Когда, по окончании доклада, император поднялся и посмотрел в окно в направлении Кронштадта, Извольский не удержался от вопроса: как он может быть так спокоен в тот момент, когда на карту поставлена судьба династии? Император, повернувшись к нему, ответил – привожу ответ его величества, как он дан у Извольского, и это будет подобающий итог, подводящий конец его правлению: «Если вы меня видите столь мало взволнованным, то это потому, что я питаю твердую, абсолютную уверенность, что судьба России, моя собственная судьба и судьба моей семьи находится в руках Бога, поставившего меня на то место, где я есть. Что бы ни случилось, я склонюсь перед его волей с сознанием того, что у меня никогда не было иной мысли, чем служить стране, которую он мне вверил».

Пока еще оставался шанс, что великий князь Михаил Александрович будет признан в качестве регента или императора, я попросил разрешения признать любое правительство, которое будет установлено, de facto, что способствовало бы укреплению его авторитета, и такое разрешение было мной получено. Разговаривая с Милюковым, который занял пост министра иностранных дел, я всеми силами старался его убедить оставить великого князя Николая Николаевича на посту главнокомандующего, поскольку он обладал необходимыми качествами для того, чтобы поддержать дисциплину в армии. После того как великий князь Михаил отрекся от престола, единственно возможной политикой стало укрепление позиций Временного правительства в его борьбе с Советом. Последний разрушал армию социалистической пропагандой, и хотя большинство его членов высказывались за продолжение войны, но группа крайне левых депутатов требовала заключения мира любой ценой. Поэтому, на мой взгляд, было необходимо как можно скорее признать Временное правительство, но когда 18 марта Милюков поставил передо мной этот вопрос, я сказал ему, что прежде, чем поступить в соответствии с уже полученным мной распоряжением, я должен убедиться, что новое правительство готово вести войну до конца и восстановить дисциплину в армии. Милюков дал мне такие заверения, добавив, однако, что правительству приходится действовать осторожно, принимая во внимание экстремистов, и что его собственное положение довольно затруднительно. Его подозревают в том, что он поддерживал притязания великого князя Михаила на престол, и он должен пойти на уступки или уйти. Какой из вариантов, спросил он, я бы предпочел? Первый, без колебаний ответил я.