Однако журналистов обманули. Выборы назначили на другой же день после смерти Максима д’Ольнэ, то есть на тот самый, когда мы проследовали за г-ном непременным секретарем мимо привратницкой в Словарный зал. Попросту говоря, на сегодня. Заботами г-на непременного секретаря каждый академик был предупрежден об этом заранее в частном порядке, и заседание, столь же чрезвычайное, сколь и тайное, должно было начаться через полчаса.

Г-н канцлер шепнул на ухо г-ну Ипполиту Патару:

– А Мартен Латуш? От него есть хоть какие-нибудь известия?

Задав этот вопрос, г-н канцлер в упор посмотрел на г-на непременного секретаря с беспокойством, которое даже не пытался скрыть.

– Ничего не знаю, – уклончиво ответил г-н Патар.

– Как? Вы ничего не знаете?

Г-н непременный секретарь указал на свою нераспечатанную почту:

– Видите, я еще не вскрыл ни одного письма.

– Ну так вскройте же скорее, несчастный!

– Вы чересчур торопитесь, господин канцлер, – произнес г-н Патар с некоторым колебанием.

– Патар, я вас не понимаю!

– Вы слишком торопитесь… узнать, что Мартен Латуш, единственный, кто осмелился выставить свою кандидатуру вместе с Максимом д’Ольнэ и кто, впрочем, уже дважды был нами отвергнут… так вот, повторяю, господин канцлер: вы слишком торопитесь узнать, что Мартен Латуш, единственный, кто у нас остался, сейчас, быть может, отказывается от кресла монсеньора д’Абвиля.

Г-н канцлер в изумлении вытаращил глаза, потом крепко стиснул руки г-на непременного секретаря:

– О-о, Патар, я вас понимаю…

– Тем лучше, господин канцлер, тем лучше!

– Но тогда… выходит… что вы вскроете свою почту, лишь после того как…

– Вы сами это сказали, господин канцлер. Когда избрание состоится, мы вполне успеем узнать, что Мартен Латуш снял свою кандидатуру. Ах, не слишком-то их много, охотников сесть в Заколдованное кресло!

Едва промолвив эти слова, г-н Патар содрогнулся. Он, непременный секретарь Академии, произнес запросто, как нечто вполне обыденное: «Заколдованное кресло»!

Между двумя учеными мужами воцарилось молчание. Тем временем снаружи, во дворе, потихоньку собирались какие-то люди, но г-н непременный секретарь и г-н канцлер, поглощенные своими невеселыми думами, не обратили на них никакого внимания.

Наконец г-н непременный секретарь глубоко вздохнул, а г-н канцлер нахмурился и воскликнул:

– Вы только представьте! Какой разгорится скандал, если в Академии останется всего тридцать девять кресел!

– Я этого не переживу, – ответил Ипполит Патар, который, по-видимому, вполне готов был выполнить то, что обещал.

Тем временем великий Лустало преспокойно мазал себе нос чернилами, думая, что чернильница – это его табакерка, и засовывая туда пальцы.

Вдруг дверь с шумом распахнулась и в зал влетел Барбантан, автор «Истории дома Конде», неисправимый роялист.

– Вы знаете, как его зовут? – закричал он с порога.

– Кого «его»? – спросил г-н непременный секретарь в самом мрачном расположении духа, каждый миг ожидая нового несчастья.

– Да его, конечно! Вашего Элифаса!

– Вот как? Нашего Элифаса?

– Ну, пусть будет не вашего, а ихнего Элифаса!.. Оказывается, этот самый Элифас де Сент-Эльм де Тайбур де ла Нокс зовется всего-навсего господином Бориго!

В этот момент в зал вошли и другие академики. Все они говорили разом и в огромном возбуждении.

– Да, да! – повторяли они. – Бориго! Прекрасная госпожа де Битини дала одурачить себя какому-то Бориго! Газетчики так болтают!

– А откуда здесь газетчики? – воскликнул г-н Патар.

– Что значит «откуда»? Их полным-полно во дворе. Они знают, что у нас сегодня заседание, и утверждают, что Мартен Латуш откажется от кресла.

Г-н Патар побледнел. Потом набрался духу и выпалил:

– Не имею на этот счет никаких известий! – Его забросали вопросами, и он отвечал, правда, без особой убежденности: – Все это очередная выдумка журналистов. Я знаю Мартена Латуша. Он не такой человек, чтобы дать себя запугать. Впрочем, мы сейчас же приступим к избранию…

Его прервало шумное появление одного из восприемников покойного Максима д’Ольнэ, графа де Брэ.

– Вы знаете, чем он занимался, этот ваш Бориго? – громогласно вопросил он. – Торговал оливковым маслом! А поскольку родом он с окраины Прованса, из долины Карей, то звался сначала Бориго дю Карей!

В этот миг дверь снова открылась и вошел г-н Реймон де ла Бесьер, старый египтолог, написавший о пирамидах столько толстенных томов, что из них вполне можно было бы сложить еще одну.

– Под именем Жана Бориго дю Карея я и узнал его впервые, – сказал он.

Г-на Реймона де ла Бесьера встретили ледяным молчанием. Дело в том, что он единственный в свое время проголосовал за Элифаса. Именно Бесьеру Академия была обязана своим стыдом, что за какого-то Элифаса вообще подали голос. Но Реймон де ла Бесьер являлся старым другом прекрасной г-жи де Битини.

Г-н непременный секретарь шагнул ему навстречу.

– Дорогой коллега, – начал он, – не могли бы вы просветить нас, торговал ли тогда господин Бориго оливковым маслом? Или, может быть, кожей младенцев, или волчьими зубами, или печенью висельников?

Раздались смешки. Г-н Реймон де ла Бесьер сделал вид, будто не слышит их, и ответил:

– Нет, ничего подобного. В то время он находился в Египте, где состоял секретарем Мариет-бея[22], знаменитого последователя Шампольона[23]. Он расшифровывал загадочные тексты, высеченные тысячелетия тому назад в Саккаре[24] на стенах пирамид фараонов V и VI династий. Он искал там Тайну Тота!

Высказав это, старый египтолог направился к своему месту. Но оно было занято по рассеянности одним из академиков. Г-н Ипполит Патар, следивший за Реймоном коварным взглядом поверх очков, ехидно спросил:

– Что же вы, мой дорогой коллега? Не угодно ли присесть? Кресло монсеньора д’Абвиля само раскрывает вам свои объятия!