Но к чему мне теперь образование и хорошие манеры, ведь я становлюсь чернью, собираюсь жениться на пролетарке? Буду по вечерам в заблеванной майке давить на кухне граненый стопарь. Malum necessarium – necessarium.[25]Если у Гольдберга была тяга к антиквариату, то у меня – к пролетариату. Каждому свое, как говорится!

Преисполненный мрачного сарказма, я вытерся подвернувшимся под руку полотенцем и посмотрел в зеркало. Щетина еще не отросла. Из Зазеркалья на меня глядел утомленный напряженным трудом научный сотрудник. Хорошо иметь такую морду, ничто ее не берет!

– Илья?

Это проснулась Ирка.

– Илья!

Я не спешил откликаться на зов гегемона. Надо с пролетариями завязывать. Иначе действительно станешь алкашом в майке и трениках, и вернуть назад образ приличного человека будет невозможно.

– Ты где?

Довольно творить глупости направо и налево. Женятся только дураки. Умные выходят замуж.

– Что бывает, когда встречаются умный мужчина и умная женщина? – шепотом спросил я и сам себе ответил: – Всего лишь легкий флирт! А глупый мужчина и умная женщина? Правильно, рогоносец. Глупая женщина и умный мужчина? Мать-одиночка. Сочетание же глупого мужчины и глупой женщины порождает многодетную семью. Запомни эту мантру, дружок, и повторяй ее чаще.

– Илья, ты дома? – устала звать Ирка.

Пролетарии пусть пролетают мимо!

– Ах, вот где ты спрятался. – Ирка распахнула дверь ванной комнаты. – Ты меня не слышишь.

«Определенно, у нее был умный муж, – решил я. – Пора поумнеть и мне».

* * *

Когда я вернулся, Маринки дома не было. Пролистал на АОНе список входящих и, к большому удивлению, тещиного номера не обнаружил, зато увидел серию звонков с неопределившегося – примерно в десять вечера, в полночь, в час и в три ночи. Я готов был голову прозакладывать, что это нападал безмолвный звонилыцик, который вчера застенчиво молчал в трубку. Кто он? Спортсмен из патриотического клуба?

Или как-то связан с красноярскими делами?

Последняя мысль привела меня в беспокойное состояние. Я слонялся по квартире, мучаясь пустыми догадками. Какие красноярцы могли добраться до моего номера? Михаил Соломонович? Но он позвонил бы Гольдбергу. Следователь прокуратуры? Он отмалчиваться бы не стал, и, скорее всего, по его наводке меня сначала приняли менты из отдела и немного погнобили в ИВС, чтобы продолжить разговор в приватной обстановке. Может быть, они и звонили? Да вряд ли, знаю я мусорские прокладки, легавые меня к телефону попросили бы по имени-отчеству, дабы убедиться, что дома именно я, а потом только выдвинулись в адрес. Значит, не менты.

Отчего-то подумалось про Лепяго, но это были вообще глупости и параноидальный бред. Смешно даже думать такую чушь! Лепяго давно мертв.

Тогда кто? Маринка с мобильника? А почему не с домашнего мамочкиного телефона? На всякий случай я включил свой сотовый и обнаружил поступивший вызов аккурат с тещиного аппарата. Один. В двадцать два сорок семь. Маринка подергала меня за поводок, но средство привязи не сработало, и она успокоилась. Но почему не позвонила домой? Решительно не понять женскую логику!

Кстати, куда моя благоверная пропала?

Я задержал палец над кнопкой вызова, раздумывая, дергать за поводок или не дергать, и в последнюю секунду отвел. Негоже уподобляться ревнивой женщине. Мы, мужчины, не такие.

С улыбкой смотрим мы

На десять лет тюрьмы,

А дома ждут голодные детишки.

Красавица жена льет слезы у окна,

Листая тонкие листы сберкнижки, —

пропел я на мотив из «Джентльменов удачи».

Мы, джентльмены удачи, люди великодушные. По пустякам не тревожим.

Что же это за чудак с неопределившегося всю ночь названивал?

– Да нет, чушь! – встряхнул я головой.

Дурацкая уверенность, что молчание в трубке, настойчивые звонки и мертвый директор краеведческого музея крепко связаны вместе, неотступно сверлила мозг.

– Гон, это гон! – громко сказал я. – Все, завязываю пить! До белочки уже допился, гоню всякое.

Страшная мысль пришла мне в голову.

– А что это я сам с собой разговариваю? – спросил я и в испуге замер, бегая глазами по сторонам.

В комнату било солнце, за окном был день, но на душе сквозило чем-то жутеньким. Ведь, наверное, не просто так. Но отчего же тогда?

«Слушай сердце», – учил меня Афанасьев.

Сердце мне подсказывало лечь на пол и затаиться.

Эх, Петрович, сгинул ты со своими советами. Что же мне теперь делать-то?

Может быть, Славе брякнуть? Уж не он ли пытался меня выцепить на пьянку? Но почему тогда на мобильник не звонил? Нет, это не Слава. И не патриоты. Ласточкин знал номер моей трубы, а молчаливому придурку был известен только домашний.

Что же это за такой отсталый реликт цивилизации?

Интуиция подсказывала только одно – Лепяго. Перед глазами сразу возник образ согбенного шута в парке с наброшенным капюшоном, из-под которого недобро поблескивают паучьи глаза и кривится глумливая улыбка. Это было невыносимо.

Сердце чуть не разорвалось, когда в замке заворочался ключ. Мелькнула догадка, что сейчас войдет Андрей Николаевич, вооруженный длинной эвенкской пальмой. Но где он взял ключ? Ясно – отобрал у Маринки, подкараулил во дворе, изрубил ее и обыскал труп! Мысль была настолько абсурдной, что я сначала испугался, а потом с облегчением рассмеялся. Пальма у северных народов просто сельскохозяйственный инструмент вроде нашей косы, ее можно использовать в качестве оружия, но никто не использует.

Не говоря уж о вероятности появления на пороге воскресшего директора усть-марьского краеведческого музея.

А Маринка – вот она! В мешке полиэтиленовом что-то тащит.

– Здравствуй, дорогая! Как съездила? Как мама?

– Отлично. Тебе привет передает.

Должно быть, после избавления от призрака Лепяго я просто сиял. Маринка даже удивилась, приписав столь неуемную радость привету от тещи.

– Что ты такой?..

– Какой? – насторожился я.

– Довольный.

– Давно тебя не видел, вот и рад. Что в пакете?

– Кабачков купила по дороге. Пошли на кухню.

Кабачков! Как немного оказывается нужно человеку для полного счастья. Достаточно встретить вместо мертвого пришлеца живую и здоровую жену.

– Ты никого во дворе не видела? – ни к селу, ни к городу брякнул я.

– Никого, – удивилась Маринка. – А кого я должна была увидеть?