Всадник нарисовался на фоне заходящего солнца четко — черный силуэт на вершине холма. И тут же от КПП ударил крупнокалиберный. Нервы у всех были натянуты как струны, и ждали от степняков одного — мести за сожженное Звягинцевым кочевье.

Лошадь билась на земле — билась, чтобы никогда не подняться. После трех четырнадцатимиллиметровых пуль не поднимаются. Хайдар Пака — парнишка осеней пятнадцати, не более — отползал, юркой степной ящеркой вжимаясь в ковыль.

Перевалил через гребень, сполз ниже, поднялся на ноги, поспешил вниз — там стоял заводной конь. Передавать послание в негостеприимную крепость парню расхотелось. Найдутся и другие способы рассчитаться с торговцем за долги отца…

Мир упал набок, застыл почти под углом девяносто градусов, затем качнулся обратно, принял нормальное положение. И снова стал падать.

Происходили эти метаморфозы лишь с тем, что находилось за огромным экраном рубки — с подсвеченной закатным солнцем озерной гладью и с далекой полоской берега. Внутри компенсаторы качки работали идеально. Но все равно, ничего приятного в наблюдаемом зрелище не было.

Женька вздохнула и вынула ладонь из сенсорного шлема. Линия горизонта вернулась в свое законное положение. Да, нелегко научиться передвигаться при помощи четырех пар ласт — особенно если все предыдущие пятнадцать лет для этой цели служила одна-единственная пара ног.

С надетым шлемом у нее получилось бы все легко и естественно. И порой Женьке хотелось, очень хотелось надеть его. Она весьма смутно помнила все, что произошло при прошлой попытке — но твердо знала одно: этого делать нельзя. Как бы трудно ни пришлось — нельзя.

Она опять положила ладонь на мягкие ворсинки внутренней поверхности шлема. И снова попыталась развернуть Верблюда на малом радиусе…

Мир за экраном качнулся.

Но устоял.

Степняки редко умеют плавать. Ни к чему. В мелководных степных речках недолго отыскать брод… А от Белой Воды и ее обитателей кочевники предпочитали держаться подальше.

Но среди разноплеменной орды Сугедея нашлась сотня урянхайцев, привыкших преодолевать вплавь холодные реки и озера своей родины. Они и составили ударную группу, призванную после заката атаковать Карахара со стороны озера, вплавь.

Другая группа, втрое большая, уже начала обходной маневр — со стороны скал. Невысокие темноволосые горцы должны были спуститься на длинных веревках с вертикальных обрывов — и обрушиться на зажатых в теснине Драконов Земли.

Обе группы получили самые подробные объяснения от Милены — и Сугедей верил, что проникнуть во чрево Драконов воины сумеют.

Стемнело. Урянхайцы потянулись к полоске прибоя. Ничего лишнего, лишь кончары приторочены за плечами…

Одновременно шесть человек – группа Ткачика — усаживалась в надувную лодку. Но столкнуться с урянхайцами на половине пути группе захвата не пришлось.

Потому что позабытые онгоны нанесли удар — и по тем, и по другим.

Но — в эту атаку пошли не все восьмипалые.

— Ну что с тобой делать… — сказал Андрей Курильский. — Живи, раз пришел. У нас никого не гонят..

Он подбросил в огонь кизяка. Костерок запылал ярче. Пришелец протянул к нему руки — вполне человеческим жестом. На руках было по восемь пальцев.

— Твои-то следом не заявятся?

Пришелец покачал головой. Он оказался на редкость немногословен.

— А то у нас с онгонами мир, сам понимаешь… Из-за одного… хм.. человека в драку никто не полезет…

— Они не придут. Они уже мертвы, хотя не знают этого, — сказал пришелец, не шевеля губами. Или не сказал, просто подумал — но Курильский прекрасно его понял. Другие сугаанчары тоже, хотя Андрею казалось, что объясняется восьмипалый по-русски…

— Ну тогда живи. Если женщина нужна — так невест хватает, я вон на третьей жениться собрался…

Пришелец снова покачал головой. В женщинах он не нуждался. Все, что требовалось онгону, лежало в поклаже, принесенной на спинах сопровождавших его невиданных животных, не живых и не мертвых. Сегодня днем эта странная процессия вышла из потайного отнорка у заваленной Пещеры Мертвых — после чего секретный лаз перестал существовать.

— Только одно условие, — вспомнил вдруг Андрей. — Никаких ваших фокусов с трупами! В земле хоронить будем, как белые люди…

Ему показалось, что пришелец чуть заметно улыбнулся, причем не губами. Кожа у онгона оказалась розовато-серого цвета, с сиреневым отливом. Курильский сидел рядом и не знал, что еще сказать существу, решившему дожить у сугаанчаров оставшиеся ему годы — сотню-другую, не более… Восьмипалый был очень стар.

Но — обычаи Великой Степи предписывали поддерживать беседу с пришедшим к твоему костру человеком. Даже если он не совсем человек. И Курильский посмотрел на Оджулая, ища его помощи в продолжении дипломатической беседы.

Старый беркутчи спросил:

— Что ты умеешь делать, человек, вышедший из-под гор? Пасти скот? Охотиться? Убивать врагов?

Пришелец помялся. Он мог многое — но почти все его знания и умения имели здесь малую цену. Приборы и агрегаты, с которыми он умел работать, остались в обреченной пещере. Охотиться онгон как-то не научился, а убивали за него обычно другие…

— Я могу лечить… — сказал-подумал наконец пришелец.

— Тогда вылечи моего внука, — сказал сугаанчар без малейших просительных ноток в голосе. — И ты станешь моим побратимом.

…Человек и не-человек стояли над мальчишкой пятнадцати осеней — пареньком, пытавшимся убить подполковника Гамаюна. Мальчишка метался в бреду. Правая рука распухла и почернела.

— Что с ним?

— Старухи говорят — это плата за то, что он поднял руку на Карахара. Я им не верю. Саанкей сунул руку в расщелину скалы, чтобы достать птенцов голубя. А гюрза тоже любит птенцов и не любит, когда ей мешают…

He-человек нагнулся, тонкие гибкие пальцы пробежали по руке мальчика, по телу, по лицу Старик отвел взгляд. Тридцать пять лет он жил по соседству с онгонами — но впервые так близко и так долго находился рядом с одним из них.

Восьмипалый снял широкую повязку со лба, наклонился ниже, приблизил огромный фасеточный глаз к больной руке

— Руку надо отрезать.

— Нет.

— Иначе он умрет.

— Пусть. Без руки он не станет воином. Не станет мужчиной. Я не хочу, чтобы сын моей дочери проклинал меня за каждый день подаренной ему жизни.