Арбитражный суд остановил иск без удовлетворения и постановил, что страны, претендующие на исключительное право использовать в названии своих напитков слово "водка", должны предоставить убедительные доказательства, что водка впервые была произведена на их территории. Давно уже было установлено и документально подтверждено, что коньяк во Франции начали делать в 1334 году, английский джин и английское виски в 1485-м, шотландское виски в 1490 - 1494 годах, немецкий брантвайн (шнапс) в период с 1520-го по 1522-й годы. Арбитраж не видел причин, по которым для водки должно быть сделано исключение. Да, все знают, что это русский продукт, но бизнес есть бизнес. Никто не может запретить русским называть шампанским, коньяком и портвейном то, что они выпускают и потребляют внутри страны, но коль скоро они пытаются сделать водку предметом экспорта, им придется представить доказательства своего права на бренд.

Тем временем стараниями "Пепси-колы", официального дистрибьютера "Столичной", русская водка заняла свою нишу на американском рынке. С учетом ее популярности "Союзплодоимпорт" начал поставлять в США, уже вне рамок договора о пепси, водки "Московская особая", "Русская", "Лимонная", "Посольская". Они приносили свободно конвертируемую валюту, в которой так нуждался Советский Союз, вынужденный во все больших объемах закупать за границей пшеницу твердых сортов.

Успех внешнеторговой деятельности "Союзплодоимпорта" спровоцировал правительство Польской народной республики на действия, которые в Советском Союзе расценили как предательский удар в спину. В 1978 году Польша обратилась в международной арбитражный суд с требованием признать за ней исключительное право на название "водка" на том основании, что на бывших территориях Королевства Польского, Великого Герцогства Литовского и Речи Посполитой, включающих Великую и Малую Польшу, Мазовию, Куявию, Померанию, Галицию, Волынь, Подолию и Украину с Запорожской Сечью, водка производилась раньше, чем в Московии, еще в 1540 году, что подтверждается прилагаемому к иску документами. По этой причине право продавать и рекламировать на внешних рынках под именем "водка" свой товар должна получить Польша, производящая "Водку выборову" ("Wodka wyborowa"), а все иные производители должны искать для своей продукции другое название.

В "Союзплодоимпорте" и в Министерстве внешней торговли, в которое входило объединение, демарш польских товарищей поначалу восприняли как недоразумение - как самодеятельность каких-то мелких чиновников, не понимающих, что конкурентная борьба ослабляет лагерь социализма. Попытки объяснить принципиальную политическую ошибку ни к чему не привели. Поляки стояли на своем: есть единство социалистического лагеря, на которое никто не покушается, а есть мировой рынок со своими законами, диктующими всем его участникам, независимо от идеологических пристрастий, тактику выживания. Мы не претендуем на чужое. Сумеете доказать, что водка была произведена в России раньше, чем в Польше, так по тому и быть. Нет - извините, придется вам подчиниться решению Международного арбитража.

Но и после этого в Минвнешторге и в "Союзплодоимпорте" не отнеслись к ситуации с должной серьезностью. Ну, хотят поляки судиться - пусть судятся. Двум референтам было дано задание подобрать соответствующие документы для арбитража. Через три месяца они доложили, что задание не выполнено, так как в государственных архивах не обнаружено не только точной даты начала производства русской водки, но и не существует сколько-нибудь серьезной литературы по истории отечественного винокурения. Обратились в Институт истории Академии наук СССР и во Всесоюзный научно-исследовательский институт продуктов брожения Главспирта Минпищепрома СССР, но руководители обоих институтов наотрез отказались от участия в работе, сославшись на отсутствие специалистов нужного профиля.

Только тогда в "Союзплодоимпорте" забеспокоились. Назревал скандал. Срок, отпущенный арбитражем для представления доказательств права на бренд "водка", подходил к концу, а у советской стороны не только никаких доказательств не было, но не имелось и ясности, каким образом их можно добыть. А утрата права русских водок называться водками означала потерю с таким трудом завоеванного рынка сбыта. В Минвнешторге прекрасно понимали, что им этого не простят. Дело не ограничится увольнением референтов, не сумевших справиться с поручением, под ударом окажутся высшие руководители ведомства и даже сам министр. Председатель правительства Косыгин при всей его внешней сдержанности не терпел разгильдяев, а только разгильдяйством и вопиющей безответственностью можно было объяснить потерю важной позиции в международной торговле.

На Садово-Кудринской площади, где располагалось Министерство внешней торговли, прошло несколько совещаний. В итоге было достигнуто понимание, что все обычные пути разрешения проблемы результата не дадут. Не получится в приказном порядке поручить работу какому-нибудь НИИ, все они были узкопрофильными и не располагали соответствующими специалистами. Можно создать межведомственную комиссию, как это часто делалось, когда нужно что-то делать и непонятно как, но это будет лишь видимость активности, а требуется результат. Все склонялись к тому, что нужно искать нестандартное решение, но никто не знал, каким оно должно быть даже в самой общей форме.

Положение казалось безвыходным. И тогда кто-то предложил обратиться к Вильяму Похлебкину. Предложение было неожиданным, но все сразу согласились, что это, вероятно, и есть то нестандартное решение, которое поможет выпутаться из сложной ситуации.

Вильям Васильевич Похлебкин был очень необычной фигурой в мире академической Москвы. Фамилия его, похожая на псевдоним, особенно когда она стояла на обложках многочисленных кулинарных книг, была действительно сначала псевдонимом, партийной кличкой его отца, большевика-подпольщика Василия Михайлова, а потом превратилась в фамилию. Сразу после школы Вильям ушел рядовым на финский фронт, прошел всю Великую отечественную войну разведчиком. После демобилизации окончил факультет международных отношений Московского университета (позже ставший МГИМО), защитил кандидатскую диссертацию о внешней политике Финляндии и скандинавских стран в период между Первой и Второй мировыми войнами, был в системе Академии наук СССР ведущим специалистом по странам Северной Европы, преподавал в Дипломатической академии. Еще во время учебы в МГУ он не вылезал из библиотек, в нем обнаружилась поражавшая многих, прямо таки всепожирающая страсть к знаниям независимо от того, входят они в круг его профессиональных интересов или лежат далеко в стороне, как средневековая геральдика или ближневосточная культура чая. Сочетание с цепкой памятью превратило его в энциклопедически образованного человека, он знал семь языков, к нему обращались за консультацией специалисты разного профиля и всегда были поражены его эрудицией и умением взглянуть на проблему по-новому.

Но его академическая карьера не задалась. Причиной был его характер. Он трудно сходился с людьми, не считал нужным скрывать то, что он о человеке думает, не умел промолчать, когда начальство выступало с какими-то новациями, продиктованными очередным пленумом или съездом партии. Новации чаще всего были пустословием, это понимали все, в том числе и начальство, но нужно было соблюсти форму, принять соответствующую резолюцию и продолжать спокойно заниматься своими делами. Но Похлебкин не желал этого понимать. Каждое его выступление приводило к тому, что все чувствовали себя так, будто их поймали на мелком вранье, и это настраивало против него даже тех, кто высоко оценивал его эрудицию и научную основательность. Статьи Похлебкина печатались в зарубежных изданиях, за книгу "Политическая биография Урхо Кекконена", про которую сам президент Финляндии сказал, что ничего лучшего он о себе не читал, Похлебкин получил престижную европейскую премию, но это не улучшило его положения в академии. Когда Ученый совет в очередной раз отклонил тему его докторской диссертации по причине ее неактуальности, он швырнул заявление об увольнении и ушел в никуда - без востребованной в обычной жизни профессии, без средств к существованию.