Внезапно Созамм вернулся после очередной отлучки. Была осень, верней, была бы, происходи дело не в этом краю непрестанного знойного лета. Придя к жене, принц велел ей собираться в путь: мол, вместе им предстоит долгое путешествие вглубь страны, через пустыню. Как ни была Огнероза безучастна, она вздрогнула.

– Ты забыл, Созамм, что я ледяница, – проговорила она уныло. – Путешествия через пустыню мне не вынести.

– Мы будем делать переходы по ночам, – ответил принц. – В дневной зной устроим для тебя шатер. Думаю, ты будешь приятно удивлена тем, как холодно в пустыне ночью. Словом, тебе не придется тужить.

И вот в один вечер, едва только первая звезда взошла на бархатно-голубом небе, они, покинув сквозь ворота городские стены, тронулись в путь. Их обоз представлял собою длинную вереницу верблюдов, мулов и лошадей. Огнерозу усадили в паланкин, подвешенный между двух мулов. Густела ночь, поля и редкие перелески остались позади, и она вдруг зачуяла, как резко потянуло прохладным, очень чистым воздухом, прилетевшим, похоже, оттуда, где одни лишь камни и песок и, стало быть, нет влаги, растительности, разложенья. Что-то забытое шевельнулось в ней. Принц, проезжавший мимо, внимательно взглянул на нее и сказал, что они приближаются к дюнам, а уж за первыми дюнами начнется настоящая пустыня. Огнероза спросила, нельзя ли ей тоже поехать верхом рядом с ним: ей, кажется, стало лучше. Муж, однако, ответил: нет, еще не время – и умчался в облаке пыли, окутанный белым лунным светом.

Так началось это долгое путешествие, занявшее недели; ехали они всегда по ночам, под луною, которая по мере их продвижения выросла из острого, тоненького полумесяца в огромный серебристый шар. Дни были ужасны, несмотря на то что Огнерозу прятали от зноя в хитроумно устроенном шатре, обвевали опахалами, охлаждали драгоценной водой. Ночи же были ясными, пустыми и холодными. Уже спустя несколько дней Созамм стал заезжать за нею в сумерках и помогал ей садиться в седло; она ехала бок о бок с ним, одетым в длинную накидку из верблюжьей шерсти. Сама же она, наоборот, сбрасывала свои несколько защитных слоев дневных облачений: на ней были лишь просторные белые шаровары и тонкая, струящаяся от езды сорочка; она чувствовала, как по коже ее скользит восхитительный холод, возвращая жизнь и силы. Куда лежит их путь, она не спрашивала. Муж скажет ей об этом сам, если вообще захочет, когда сочтет нужным. Не удивлялась она и тому, что он по-прежнему не ложился с нею: в дневные часы зной заставлял позабыть обо всем, кроме выживания. Зато он рассказывал ей о жаркой пустыне как о своей природной стихии. Я создан из этих вещей, говорил он, из частиц жгучего песка, из дыхания раскаленного ветра, из слепящего света. Я подобен стеклу. Только здесь, в пустыне, нам даруется столь яркое зрение. Огнероза порою пристально смотрела вдаль, в пески, мерцавшие в расплавленном солнечном свете, и на супруга, как он стоит снаружи среди полного зноя и пустоты и словно купается в этой знойной пустоте. Иногда ее глазу представали миражи: песок и камни мнились ей обширными прозрачными лагунами, великими студеными реками с плавучим льдом, еловыми и сосновыми лесами, чертогами изо льда. Как можно было бы зажить им счастливо вместе, днем и ночью, размышляла она, в этих исчезающих ледяных чертогах, сверкавших в знойной пустынной дали, но исподволь таявших, терявших плотность, растворявшихся поярусно… Но миражи возникали и пропадали, а Созамм все стоял, зорко вглядывался в дневную накаленную пустоту; Огнероза же с отрадой вдыхала ночной воздух остывшей песчаной равнины…

Порою на горизонте, сквозь колеблющийся стеклянистый воздух, Огнероза различала мираж, напоминавший горные вершины, увенчанные белыми снежными разводами или перышками облаков. По мере продвижения вглубь пустыни это отдаленное зрелище становилось все основательнее, все меньше подрагивало и лучилось. И она поняла, что горы настоящие и что караван движется к ним. Это, отвечал Созамм на ее вопрос, Лунные горы. Моя страна состоит из плоской прибрежной полоски, огромных просторов пустыни и горного хребта, составляющего границу нашего королевства. Это скудные, негостеприимные горы; мало кто там живет: немногие орлы, кролики да еще разновидность белых куропаток. В прошлом нам заказано было ходить в эти горы, считалось, что обитают там демоны. Но я уже побывал там множество раз… Зачем он везет туда Огнерозу, он так и не сказал, а она не стала спрашивать.

Добрались до подножия гор – пологого склона, покрытого каменной осыпью, с редкими колючими кустарниками. Вверх вела крутая тропа, почти прорезанная в склоне, и караван стал взбираться по ней, большею частью днем, поскольку вьючным животным нужно видеть дорогу. Огнероза, жадно приоткрыв губы, неотрывно смотрела вверх, на снега, укрывавшие снежные пики, плоть же ее, все еще мучаясь от зноя, приникала к смоченным холодной водой одеждам. Вдруг за одним из загибов обнаружился вход в широкий тоннель, ведший прямо внутрь горы. Зажегши факелы и фонари, обоз вошел в этот тоннель. Дневной свет у них за спиною сперва съежился до большой буквы «О», потом и вовсе до булавочной головки. Под низкими каменными сводами было прохладнее, чем снаружи, но не слишком приятно ввиду малого количества воздуха и гнетущего чувства от всей этой каменной нависшей громады. Они все мерно шли и шли, ровно дыша, вглубь горы, постоянно забирая немного вверх, пока спустя время не оказались перед огромной тесовой дверью на массивных петлях. Рядом с замочной скважиной в двери было отверстие, принц Созамм поднес к нему губы и тихонько подул: все услыхали ясную, чистую музыкальную ноту, которая понеслась, отдаваясь от одного колокольчика к другому в этом неведомом карильоне. И дверь отворилась сама, легко и бесшумно. И они вошли и очутились в месте, подобного коему Огнероза не сумела бы представить даже в воображении.

Это был удивительный дворец, выстроенный из стекла прямо в сердце горы. Они находились в лесу из высоких стеклянных стволов-труб с развилистыми трубками-ветвями, образовывавших колоннады, рощи, круговые балюстрады. В воздухе раздавался нежный звук – стеклянных колокольчиков, или трубчатых колокольцев, или отдаленных струй воды, по крайней мере так казалось. Все эти стеклянные колонны были внутри полые, заполненные столбами жидкости – цвета вина, а также сапфировой, янтарной, изумрудной и ртутной. Если прикоснуться к самым тонким колоннам, жидкость внутри чутко взметывалась, потом успокаивалась. Внутри других колонн, в воде, были плавающие склянки, поднимающиеся и падающие, к поплавку каждой из них прикреплен грузик с золотыми цифрами. В темных вестибюлях горели различные причудливые свечи – одни точно цветки на стеклянных стеблях, другие мерцают за абажурами узорчатого стекла в проемах или рукотворных расщелинах. Сквозь лес стеклянных стволов, в которых жидкость внутри находилась в непрерывном движении, они пришли в залу с очень высокими потолками; она волшебным образом освещалась дневным светом через прозрачное стекло глубокого окна, вырубленного высоко-высоко у них над головою в куполе. В этой зале тоже вздымались причудливые ветвящиеся трубы, напоминая формой гигантский розовый куст из стекла; часть труб устроена была в виде резных колонн, перевитых стеклянной лозой со стеклянными гроздями винограда. Были в этой зале и настоящие водопады: плоские потоки холодной воды спадали со стеклянных плит, похожих на глыбы льда, в гладкие прудики, откуда она убегала в тайные протоки; с выступа скалы вода тоже стекала, тончайшими струйками, в огромную стеклянную чашу цвета полуночной синевы, в глубине чаши танцевали кобальтовые отсветы, и вставал из нее радужный фонтан, падавший вниз на пляшущее – то нырявшее, то резво всплывавшее вновь – занятное водяное игольчатое растение. Все эти сумеречно мерцавшие, переливчатые рукотворные чудеса невозможно было даже охватить и уразуметь одним взглядом. Огнероза, однако, уразумела главное – воздух был холоден! Благодаря воде, камню и близким льдам горных вершин воздуху здесь сообщилась температура, при которой ожила, резво заструилась по жилам кровь, засверкали глаза ледяницы.