— По весне! — вскричала Клер. — Ты только об этом и говоришь! Но для меня весна — это так далеко! Жан, завтра я заберу маленького брата у мадам Колетт, и все на мельнице будет по-прежнему. Отец нуждается во мне. Бертий ему не помощница!

— А Данкур?

— Этот фат? Он издевается над бедняжкой Бертий! Поскорей бы он уехал!

Клер присела на солому, покорно склонила голову. Соважон поспешно улегся у ее ног.

— Ты очень переменился, Жан! У тебя правильная речь, совсем как у господ, кудрявые волосы и даже усики пробиваются! А помнишь тот вечер, когда ты приставил мне нож к ребрам? До этого ни один парень ко мне не прикасался, не говоря уже об объятиях!

Жан встал перед ней на колени. Осторожно обхватил ладонями ее лицо:

— Я свободен только благодаря тебе. Клер, ты дала мне все! Едем со мной, прошу! Еще не поздно!

Они долго смотрели друг на друга, не шевелясь. По щекам Клер катились горькие слезы. Мужчина, чье лицо ей не забыть никогда, в чьих глазах она готова раствориться, — нужно его отпустить, отказаться от его нежности и любви. Она прошептала едва слышно:

— Увы, я не могу уехать с тобой.

Он осторожно уложил ее спиной на солому. Она так и осталась лежать, раскинув руки, вся во власти своего горя. Кончиками пальцев он поднял подол ее юбки и подъюбника, стянул вниз кружевные панталоны.

Словно совершая языческий обряд, Жан припал губами к темному треугольнику волос, потом поцеловал девичий живот — гладкий, молочной белизны.

Лег сверху и взял ее очень мягко, закусив от волнения губу. Это не была страстная схватка влюбленных, скорее акт прощания — торжественный, надрывный. Сперва покорная и безучастная, Клер ожила, отдаваясь неспешному удовольствию, от которого еще больше хотелось плакать. И, против обыкновения, она не зажмурилась, а смотрела Жану в глаза — до последней секунды… Наконец он упал на нее, тяжело дыша, уткнулся лицом в ее шею. Он тоже плакал.

— Жан, любимый! Сил нет видеть тебя таким несчастным! Поезжай с миром, со мной все будет хорошо. Я очень тебя люблю, и никто нас не разлучит!

Она прошептала ему эти слова на ухо.

Казалось, поцелуям не будет конца… Вдалеке прозвонил церковный колокол. Жан встал, поправил одежду, взял припрятанную у стены заплечную сумку.

— Пора! До свидания, Клер! Если забеременеешь, срочно напиши, и я вернусь… в Пещеру фей!

Клер вскочила, обняла возлюбленного.

— Жан! Иди же!

Они целовались еще и еще, будучи не в силах друг от друга оторваться. Их руки сплетались и расплетались. Юноша вышел из сарая стремительно и зашагал по дороге. Клер пришлось ухватиться за дверь, чтобы не побежать следом — и чтобы не упасть. Соважон завилял хвостом, тихонько тявкнул.

— Да, мой славный, я знаю. Ты со мной… — проговорила девушка.

Жана поглотили сумерки. Клер, которую бил лихорадочный озноб, побрела в сторону мельницы. Это ощущение холода будет мучить ее до самой весны…

Глава 10. Пересечение судеб

20 ноября 1897 года

Клер посмотрела на настенные часы. Ночь вычернила окна, но девушка все не решалась закрыть ставни. Отец все еще был в перетирочном цеху — проверял состояние специальных четырехугольных форм с сетчатым дном, с помощью которых формовались листы бумаги.

— Бедный мой Соважон! Живем с тобой, как отшельники!

Разговаривать с псом вошло у Клер в привычку. Эхо ее голоса разносилось по пустому дому. И ей казалось, что он все-все понимает. Если долина когда и выглядела унылой — то именно в середине осени, когда деревья, сбросив листву, шевелили ветвями, похожими на руки скелетов. Частый дождь шел с утра до вечера, так что дороги становились грязными и скользкими. Река рокотала, более полноводная и стремительная, чем обычно.

— Матье никак не хочет просыпаться! — прошептала Клер.

Привстав, она с беспокойством заглянула в колыбель, стоявшую возле кухонной плиты. Маленький брат крепко спал, посасывая большой пальчик. Прежде ей не доводилось ухаживать за младенцами, поэтому сравнивать было не с чем, но женщины, с которыми Клер так или иначе встречалась, и знакомые по воскресеньям, после мессы, восхищались спокойствием крошки Матье: в свои три месяца он часто улыбался и смотрел на мир удивленными серо-голубыми глазенками.

На следующий день после отъезда Жана девушка забрала малыша у мадам Колетт. Все рекомендации повитухи сводились к одному: «Ребенку нужны любовь и молоко!» Присутствие младенца принуждало Клер хотя бы изображать жизнерадостность. Она часто нашептывала ему ласковые слова, которые обычно говорят детям. Когда она занималась маленьким братом, тревоги о будущем, тоска по матери и все хозяйственные заботы как-то забывались. Укачивая на руках малыша, Клер ощущала прилив сил.

— Почему папы так долго нет?

Тишина угнетала Клер. Со временем она возненавидела ритмичное тиканье часов и, наоборот, полюбила потрескивание огня в очаге. На плите тихо кипел суп, источая приятный запах овощей и разваривающегося сала. Юная хозяйка дома отложила в сторону ситцевую рубашечку, на которой минуту назад вышивала инициалы «М.» и «Р.» — Матье Руа. Сдерживая внезапно подступившие слезы, она вынула из кармана передника последнее письмо Жана. Оно пришло неделю назад.

Жан много и тяжело работал в порту Ла-Рошели: разгружал суда, прибывшие издалека — с Антильских островов, из Южной Америки. Он старательно копил деньги, питался скудно и не пил спиртного. О прошлом его никто не расспрашивал.

Клер перечитала строки, которые знала наизусть. Поцеловала конверт и сложенный вчетверо листок. Бумага, на ее взгляд, была посредственного качества, но зато Жан к ней прикасался…

— Только бы это воскресенье побыстрее закончилось!

Завтра придет почтальон с кожаной сумкой через плечо. Завтра вернется Этьенетта. Ее вечные жалобы и перепады настроения — хоть какое-то развлечение… А еще завтра, быть может, даст о себе знать Бертий.

Подростковые мечты одной кузины и опасения другой не сбылись. В их случае элементом непредсказуемости стал Гийом Данкур. Юная калека, полагавшая себя обреченной на безбрачие, вышла замуж раньше Клер. Уже месяц молодая чета путешествовала по югу Италии, проведя медовый месяц в Венеции. Из прекрасного города, построенного в лагуне, с улицами-каналами, по которым снуют лодки — гондолы, Бертий прислала подробное письмо, желая разделить свое приключение с кузиной.

Рента у Данкура, по-видимому, была приличная. Он тратил деньги с легким сердцем — устроил для своей красавицы-жены большое заграничное турне. Для Бертий он ничего не жалел. Кресло на колесах путешествовало в багаже, и, будучи мужчиной крепким, Данкур поднимал жену, как перышко, когда это требовалось.