— Всегда приятно видеть, что люди уходят на время от рынка. Парни работают на износ, рвут задницу, чтобы, выйдя в отставку, сделать что-то благородное, что-то важное для себя. Они говорят об отставке в сорок пять, как будто это какая-нибудь гребаная великая мечта. А потом, когда все-таки удаляются на покой, вдруг понимают, что сами стали частью рынка. Что кровь рынка — это их кровь. Ведь что такое рынок, как не кучка людей, пытающихся наступить на пальцы тому парню, который карабкается к вершине следом за ними? Мне тоже наступили на пальцы, и я упал, а теперь снова лезу наверх. И я заберусь туда быстро, обгоню этих зашоренных засранцев из «Силверберча». У них остался месяц, не больше, а потом покатятся. Ты уже слышал? Нет? Инвесторы потеряли веру в председателя. Он развелся и живет в офисе, какой-то чокнутый, безнадега. Не могу сказать, что мне его жаль.

Внизу, по Бишопсгейт, шли автобусы. Я посмотрел вниз, на угол Брашфилд-стрит, по которой мы с Джо шли когда-то на вечеринку к Роланду.

Бхавин быстро встал и побарабанил пальцами по столу:

— Там все и решается. Уэбби наняли сразу, как только он ушел из «Силверберча». В Ти-си-би весь трейдинг сейчас на нем. Избежал субстандартов, удержал краткосрочные кредиты. Теперь он режет остатки на счетах. Скупает долги компаний, оказавшихся на грани банкротства, входит в долю. Парень делает состояние. Просил меня поработать с ним. Хочет, чтобы я занимался инвестициями, скупкой банковских облигаций. Отличный шанс. Мне повезло, что жена Уэбби и моя — подруги. Ходят в один спортзал, вместе забирают детей из сада. Думаю, он меня простил. Так что послушай, Чарли, мы вообще-то не собиралась никого нанимать, но я хочу взять тебя в команду. Трейдером. Дать под зад «Силверберчу». Много для начала предложить не могу, но Уэбби размещает чертову прорву акций. Получишь неплохую долю, потом заработаешь больше, а дальше делай что хочешь. Но вот тебе мой совет: оставайся здесь. Место хорошее. Мы заправляем этой лавочкой, а рынки еще скакнут вверх. И когда это случится, мы будем тут как тут.

— Когда начинать, Бхавин? Я хочу эту работу. И готов на все. В лепешку разобьюсь, обещаю.

— Сколько ты должен отработать?

— Понятия не имею. Контракт я еще не подписывал.

— Тогда приступай с понедельника. Да хоть и сегодня, если желание есть.

Я позвонил Веро, и она была в восторге. Я даже представил, что она в библиотеке, готовится к экзамену. Вспомнил, как обрадовалась Веро, когда я сказал, что получил работу в «Силверберче». А вот Генри встретил новость с прохладцей. Я услышал, как он, прикрывая телефонную трубку, говорит что-то Астрид. Они все больше времени проводили вместе, совсем как супружеская пара, и по Лондону ходили вместе. Астрид помогала ему искать материал для статей; она окрепла и начала наконец выходить из мрачной тени юности. В последнюю очередь я позвонил Верити, который устало предложил встретиться на следующий день.

Мы снова сидели в «Разбитом сердце». Верити развалился на стуле. Я объяснил ему ситуацию, извинился, сказал, что готов продолжать сотрудничество, писать рецензии по выходным. Он как будто и не слушал. Выпил залпом мартини. Кивнул.

— Тетя Хилда умерла. И ничего мне не оставила. Абсолютно ничего, дорогой мой. Не знаю, что и делать. Сил уже ни на что не осталось. Ни на что. У тебя, говорят, будет ребенок? Какой ужас. Да, наверно, так и должно быть. Должен сказать, ты неплохо поработал. Хотя в последних рецензиях и вилял хвостом. Жаль тебя терять, но всегда найдутся другие. Парнишки с такой же забавной улыбкой, темноглазые. Генри кого-нибудь подыщет. Он милый мальчик.

Генри пришел помочь с вещами. Была суббота, и в офисе почти никого не осталось. Наши голоса терялись в пространстве — никакого эха не было. Пока я собирал всякую мелочь, Генри прислонился к подоконнику и сначала вертел в руке карандаш, а потом стал рвать на полоски обложку журнала; бумажные ленты опускались, кружась, на пол. Некоторое время он молча наблюдал за тем, как я укладываю книги в коробку, потом откашлялся, шмыгнул носом и заговорил:

— Э-э-э… Чарли. Я видел Джо. Позвонил ей сразу после нашего разговора.

Я посмотрел на него, удивленно вскинув брови. Солнечные лучи протискивались через наполовину опущенные жалюзи и падали на его лицо, отчего черты казались затушеванными светом и тенью.

— Не смотри на меня так, Чарли, никакого предательства здесь нет. Она… она была мне другом. Это ведь я вас тогда познакомил, помнишь? Я навестил ее в том благотворительном центре. Был конец дня, и она мыла посуду в кухне. Я вошел, а она там — на руках желтые резиновые перчатки, волосы собраны в хвостик, на стенах все эти яркие картины… И я подумал, что по меньшей мере у нее есть это. Она может отдать себя детям. Потому что иначе… иначе она бы сорвалась. Джо посмотрела на меня так… Знаешь, она по-настоящему смелая девушка. И мне вроде как стало стыдно. Потому что я знал, что если бы… Нет, Джо и правда в порядке. Несмотря на то, что ты поступил с ней… нехорошо. Ты же по ее чувствам катком проехал.

Он отвернулся и принялся разглядывать горизонтальные полоски света.

— Не понимаешь, да? Как может кто-то чувствовать чужую боль, по-доброму относиться к людям, не топтать их любовь? Ты пообещал ей что-то, а потом взял и отказался от обещания, и я никогда не прощу тебе этого. Я сейчас ненавижу тебя. Ты должен это знать. Прощай.

Я сидел, смотрел, как темнеет в пустом офисе. Полосы света медленно скользили по полу, а потом, прежде чем перейти на стену, превратились из золотистых в серые, а затем и вовсе исчезли. Когда я вернулся домой, Веро уже приготовила ужин, и мы поели молча и так же молча легли спать. Я ощущал присутствие Джо, и это сказывалось на всем.

В следующие выходные мы переехали. Была первая суббота июня. Тепло притащило каких-то жучков, и они летели на нас, увлекаемые потоком густого воздуха. Я пронес Веро через скрипучую калитку и, держа одной рукой, нашарил в кармане ключи. Мы легли на диван в гостиной, и все воспоминания казавшихся вечностью девяти месяцев нахлынули на нас волной. Я прикоснулся к ней, мы поцеловались и скатились с дивана на пыльный пол. В доме было тепло и уютно. Я заглянул в мою прежнюю спальню над кухней. Окно выходило в крошечный мощеный дворик, и я представил, что там стоит детская кроватка с нашим ребенком.

Я вышел на работу в понедельник. В воскресенье вечером Веро подстригла меня над раковиной. Глаза у нее были печальные, а ножницы в проворных пальцах танцевали над моей головой. На следующий день ей нужно было в больницу. Я знал, что не смогу пойти с ней на УЗИ, а значит, не смогу увидеть на экране, как бьется сердечко нашего ребенка. Но мы с Веро понимали друг друга, мы знали, что мне нужно зарабатывать на жизнь, и понедельник должен был стать первым днем этой новой жизни. Нам, конечно, нужны будут деньги, но и жизнь будет другой, более глубокой, чем та, которую мы представляли себе раньше. Никакого блеска брильянтов и шампанского. Деньги пойдут на учебу и на покупку громоздких шведских автомобилей с усиленными дверцами.

Я обнаружил, что составил наши планы на будущее еще в Эдинбурге, и они, эти планы, были довольно скромны, несмотря на все наши амбиции тех лет. Я думал не о большом доме и не о праздниках, а о младенце, сосущем ее грудь, о всех тяготах и радостях семейной жизни. В понедельник я встал пораньше, нежно поцеловал Веро в лоб и поехал по пустынным улицам в Сити.