— Входи же, Аарон, — вполголоса позвал Сэмюэл Хауэр.

Аарон оглянулся. Отец стоял за его спиной, изможденный и очень старый. Аарон давно, еще подростком, перерос его, но отец всегда казался ему воплощением физической и духовной силы. Теперь Сэмюэлу было уже семьдесят, и он понемногу угасал. Казавшиеся неисчерпаемыми запасы энергии были растрачены за годы тяжкого труда, рассеяны по вспаханным им полям. Праведный огонь, некогда горевший в синих глазах, сменился тихой, усталой мудростью. Отец улыбнулся и положил руку на занемевшее от напряжения плечо Аарона.

— Войди и слушай, — повторил он. Аарон снова повернулся к «Тихой заводи».

— Я не слышу ничего, кроме стука молотков. У них настолько нет веры, что в воскресенье они заколачивают гвозди.

— Не суди, Аарон, — мягко упрекнул Сэмюэл. — Они не нашей веры.

— Они не верят ни во что, кроме самих себя.

— Значит, господу спасать их, а нам — молиться за них.

Глухая злоба душила Аарона, сквозила в его голосе, но он и не старался скрыть ее.

— Они отбирают у нас то, что принадлежит нам, а ты молишься за них? Они отняли у меня Сири…

— Сири взял бог, — возразил отец, печально глядя на него блекло-голубыми глазами. — Es waar Goiters Wille, на все воля его.

Воля божья. Бог дал, бог и взял. Аарон медленно выдохнул. Он слишком много знал о божьей воле, наверно, больше, чем все или почти все, кто собрался сегодня под его кровом. Но это не прибавляло ему терпения.

Он тяжело посмотрел на отца.

— Сайрус Йодер приговорен к изгнанию за то, что ходил к ним.

Сэмюэл покачал головой, озабоченно сдвинул кустистые седые брови.

— Ты ведь знаешь, Аарон, мы не вправе судить англичан по нашим законам. Да и наших — кроме тех, кто идет против церкви. Ты сам сейчас работаешь на англичан. Не лицемер ли ты?

При упоминании Элизабет у Аарона окаменело лицо.

Он хотел объяснить отцу, что это совсем другое дело, что он ходит туда ради высокой цели, что это испытание, посланное ему богом, но удержался. Он хотел сказать, что Элизабет — не то, что другие, что он чувствует некое родство с нею, но в глубине души понимал, что не прав, не имеет права на такое родство, и промолчал.

Он еще долго смотрел вдаль, за поле, прислушиваясь к перестуку молотков. Голос пресвитера то возвышался, то затихал. У обочины шоссе затормозил еще один автомобиль, оттуда вылезла толстая дама в ярко-зеленом платье и прицелилась в Аарона объективом фотоаппарата. В эту минуту ему показалось, что внешний мир смыкается вокруг него, сжимается все больше и больше, и он почувствовал себя жуком на булавке под стеклом, редким видом, который с любопытством разглядывают люди, ничего не смыслящие в его вере. Стиснув зубы, он повернулся спиной к толстухе с фотоаппаратом.

— Вот ты и молись за них, отец, — бросил он, уходя. Ты молись, а я не могу. Ich kann net.

Элизабет проснулась в одиночестве и зажмурилась от бьющего в глаза солнца. За окном распевали птицы. Она села в постели, растерянная, ослепшая от света, думая, не приснилась ли ей эта ночь. Потом попробовала потянуться, боль клещами впилась в плечо, и туман рассеялся. Помимо плеча, болело там, где не было больно уже целую вечность. Она и забыла. Над смятыми простынями витал запах мужчины, запах совокупления. Нападение в сарае было на самом деле. И Дэн Янсен в ее постели — тоже. Что произошло между ними ночью… нет, это словами не опишешь. Она могла бы испытывать острое блаженство от одних воспоминаний, если б не была так напугана.

Влюбляться в него нельзя, об этом и думать нечего. Он груб, упрям, циничен, в отношениях с женщинами признает только секс, и от нее ничего другого не ждет. А ей нужно совсем не то. Правда, вспоминая часы, проведенные с Дэном сегодня ночью, она не могла найти ни одного своего желания, которому он не пошел бы навстречу. Он дал ей больше, чем она ждала: нежность, утешение, силу.

А потом ушел, и Элизабет поняла, чего он не дал ей. Единственное — свое сердце.

— Ну и хорошо, что он ушел, радость моя, — пробормотала она, запуская пальцы в спутанные пряди волос, — пока ты к нему не привыкла.

Накинув халат, она собрала с пола одежду и потащилась вниз встречать новый день. Заглянула в кухню, чтобы включить кофеварку. За столом сидел Трейс. Элизабет с криком шарахнулась назад, прижав ладонь к груди. Пульс у нее колотился, как дробь копыт на скачках «Кентукки Дерби».

— Боже мой! — ахнула она, прислонясь к двери. — Трейс! Милый мой, так ты меня до инфаркта доведешь!

Трейс вскочил со стула, озабоченно сдвинув брови. Очки-велосипеды съехали на кончик носа.

— Ты в порядке? — спросил он. — Шериф Янсен сказал, кто-то напал на тебя вчера ночью.

Элизабет прижала ноющую от боли левую руку к животу, а правую — к губам, кивнула и попыталась собраться с духом. Она не могла припомнить, когда в последний раз Трейс справлялся о ее самочувствии. В его возрасте поглощенность своей особой — состояние хроническое, а у Трейса оно усугублялось другими проблемами: отсутствием отца, нехваткой друзей, что, в свою очередь, лишний раз подтверждало враждебность жителей Стилл-Крик. И вот, несмотря на все это, он стоит сейчас перед нею с видом молодого мужчины, готового защищать свою семью, а если придется, то и мстить.

— Со мной все нормально, — сделав глубокий вдох, пробормотала она. — Кто-то что-то искал, а я попалась под руку, вот мне и досталось. Испугалась страшно, никогда в жизни так не трусила.

Трейс вполголоса выругался, отвел взгляд, совершенно ее жестом запустил пальцы в коротко стриженные волосы. Под ложечкой противно ныло от выпитой с утра холодной воды, а больше — от напряжения последних нескольких Дней. Он все еще не до конца оправился от потрясения, пережитого в ту минуту, когда, вернувшись ночью домой наткнулся в шерифа в собственной гостиной. Как он не умер на месте?

— Никому мы здесь не нужны, — горько сказал он. Элизабет потянулась к нему, взяла за руку. Он не отдернул свою, казавшуюся огромной рядом с ее рукой. Пожалуй, он и впрямь понемногу взрослел, но стоило Элизабет заглянуть ему в глаза, и она увидела там мальчишескую неуверенность, потребность в утешении и опоре. По иронии судьбы, сама она сейчас чувствовала то же самое, вот только считалась взрослым человеком.

— Напасть могут где угодно, милый, — сказала она. ~ Увы, мир вообще не очень добр.

— Не в этом дело, — упрямо возразил сын. — Здесь никто не хочет нас знать. Мы не вписываемся. Ты говорила, все наладится, когда мы уедем из Атланты, но тут еще

Хуже, чем было там.

— Да уж, — вздохнула Элизабет. Что уж там, разубеждать его она не могла. Так оно все и есть. — Вот попали мы с тобой, верно?

Трейс сипло, невесело рассмеялся, посмотрел в потолок, где чернела дырка от пули. Ему хотелось завыть. Мама и не понимает, в какое дерьмо вляпался он сам. Ему хотелось оказаться где-нибудь далеко, за много тысяч километров отсюда: в тропических лесах Амазонки или в первой экспедиции на Марс, где угодно, только подальше от Стилл-Крик, штат Миннесота. Как бы ни ломал он голову над остальными своими проблемами, одно он знал наверняка: ему хотелось бежать отсюда.