От этой угрозы я покрылась холодным потом.

— В этом нет нужды, — вмешалась леди Мэри Рочфорд. — Может быть, мои глаза меня обманывают, но я видела, как леди Мария поклонилась тебе, Анна, перед тем как столь стремительно покинуть церковь.

Я вовремя прикусила язык, чтобы не, проговориться и не противоречить сестре королевы.

— Почему ты мне сразу об этом не сказала? — воскликнула Анна. — Король очень обрадуется, если его дочь наконец-то примет меня и признает наш с ним брак. Я даже готова предложить ей в ответ свою дружбу. Его величество не дает мне покоя с тех пор, как Мария отказалась принести клятву. Стоит этой упрямице произнести всего несколько слов, и она тотчас получит свой собственный двор и резиденцию… подальше от нашего двора, — добавила она вполголоса.

Королева тотчас велела подать перо и чернила и быстро написала записку своей падчерице.

Ответ от принцессы Марии еще не был получен, когда королева и ее свита отбыли из Элтама в Гринвич, но вечером леди Шелтон, тетка королевы и мать Мэдж, управлявшая женской частью свиты принцессы Елизаветы, передала этот ответ в письме своей племяннице.

— Неблагодарная нахалка! — Анна смяла послание от леди Шелтон и швырнула его на пол.

Королева готова была затопать ногами от ярости, и даже нежное пение коноплянки, жившей в клетке в зале приемов, ее не успокоило. Она велела вынести клетку с птицей вон.

— Слава богу, что птичке совсем не отказали от двора, — прошептала неугомонная Бесс Холланд.

Прочие фрейлины захихикали. Ранее птицы уже навлекали на себя неудовольствие нашей госпожи: павлины, которых королю прислали из-за моря — с самого мыса Ньюфаундленд, что в Новом Свете, — громко кричали по утрам и не давали ей всласть поспать. Чтобы потрафить прихотям своей беременной жены, король приказал построить птичник рядом с домом сэра Генри Норриса[130]в деревне Гринвич неподалеку от дворца, куда и были «сосланы» павлины, а с ними и пеликан — еще один подарок королю, прибывший из Нового Света.

Я не разделяла веселья своих подруг. Сейчас я была при дворе на таких же птичьих правах, что и пресловутый пеликан. В наше время людей легко выгоняли со службы, отправляли в ссылку, а иногда и держали в клетках, как диких зверей.

Я подождала, пока ее величество отвлеклась, дабы поприветствовать появившегося в ее покоях короля, и осторожно подняла письмо леди Шелтон с камышовой циновки, покрывавшей пол. Поздно ночью, будучи полностью уверенной в том, что остальные фрейлины спят крепким сном, я разгладила смятый листок и принялась читать, заслонив пламя одинокой свечи, которого едва хватало, чтобы разобрать написанное.

Леди Шелтон сообщала, что на обеде леди Мария громко заявила буквально следующее: «Ее величество королева Англии никак не могла послать мне ту записку, что я получила сегодня, ведь моя мать находится на расстоянии многих миль от Элтама, Посланец должен был сказать, что эта писулька — от леди Анны Болейн». А потом строптивица прямо объявила, что не признает никакую другую королеву, помимо своей матери, и не примет дружбы никого, кто не может считаться другом королевы Екатерины. Тот поклон, о котором упоминала «леди Анна», предназначался нашему Создателю и никому другому.

Немудрено, что после такого ответа Марии на предложение мира и дружбы королева Анна впала в ярость.

Традиционное путешествие королевского двора летом 1534 года было короче обычного ввиду приближающихся родов королевы. Мы побывали в Муре, Чинизе и Уокинге, а затем ввернулись в Элтам, где Анна обосновалась рядом со своей дочерью. При этом она старалась избегать любых встреч с леди Марией, которая тем не менее оставалась с ней под одним кровом. Король со своими ближайшими друзьями отправился в Гилдфорд, куда через несколько дней должен был переехать и его двор.

Лишенная общества своего мужа, королева Анна захандрила. Ей и раньше были свойственны перепады настроения, случались приступы нервного смеха, а теперь она была подавлена, не отпускала от себя своего любимчика — песика Перки — и не желала видеть никого из своих дам, кроме кузины Мэдж и юной графини Вустерской[131], к которой в последнее время особенно привязалась и чью сестру также жаждала видеть на своей службе.

В июне леди Мэри Рочфорд покинула нас: она отправилась навестить своих детей. У нее их было двое: дочь Кэтрин и сын Генри. Поговаривали, что их отец — сам король, но его величество никогда публично не признавал их своими. Именно по этой причине я считала слухи о происхождении Кэтрин и Генри не соответствующими действительности, поскольку в свое время король с радостью признал своим сыном юного Фицроя. Этот мальчик был живым свидетельством того, что у короля могут быть сыновья.

В первую неделю августа, когда мы перебрались в Гилдфорд, случилось несчастье. Внезапно у королевы начались преждевременные роды, и она произвела на свет недоношенного мертвого младенца мужского пола. Когда Анне сказали об этом, она впала в истерику, колотила кулаками по подушкам, а затем, совершенно обессиленная, забылась сном, похожим на смерть.

Для короля потеря наследника стала не меньшим, а возможно, и большим ударом, чем для королевы. Никогда не смогу забыть потерянного выражения, появившегося на его лице, когда он пришел в покои жены и услышал, что произошло. Его яркие глаза потухли, плечи поникли, и он резко отвернулся, чтобы никто из придворных дам леди Анны не смог увидеть слез, ручьем хлынувших по его щекам и потерявшихся в бороде.

Неимоверным усилием воли взяв себя в руки, Генрих подошел к постели жены. Внезапно он не смог найти слов утешения, что было так не похоже на него. Но королева отсутствием дара речи не страдала. Она вдруг злобно закричала на мужа:

— Это твоя вина, Гарри! Ты заставил меня мотаться из одного дворца в другой, когда я этого вовсе не хотела. Ты знаешь, что простые люди меня ненавидят.

Сначала король старался как мог успокоить Анну, понимая, что она просто не в себе, но, не отличаясь от природы терпением, в конце концов сам вышел из себя. Его гневный голос сотряс плотно закрытые ставни:

— Молчи, женщина! Не смей так разговаривать со своим повелителем!

Словно бы осознав дерзость и поспешность своих обвинений, Анна упала обратно в подушки и зарылась в них. Она захныкала, и в унисон с ней заскулил Перки. Утонув в огромной кровати, обе они — женщина и собачка — смотрели на угрожающе нависшую над ними могучую фигуру короля удивительно похожими блестящими черными глазами, полными ужаса. Генрих сжал кулаки. На мгновение мне показалось, что сейчас он ударит свою жену.