Он навещает меня каждую неделю, и мы обсуждаем вопросы теологии, Церкви и положения в мире. Перед тем как уйти, он всегда берет меня за руку и молится. Я открываю глаза и смотрю, как он морщит брови и возносит выразительные мольбы. Если Бог имеет хотя бы малейшее представление о том, что значит быть влюбленным, Он простит меня.

Пока я не знаю намерений Уильяма в отношении меня, но надеюсь, он разделяет мои чувства. Пожелай мне счастья.

Твоя Нина.

Я прошла с письмом Нины к скамейке под поздним ильмом, растущим на крошечном заднем дворе Моттов. День для марта выдался теплым. Сквозь промерзшую землю пробивались крокусы, кузнечики и птицы начали веселую весеннюю суету.

Закрыв колени пледом, я водрузила на кончик носа очки. В последнее время при чтении слова превращались в расплывающиеся закорючки. Я думала, что испортила зрение частым чтением – в прошедшем году я упорно готовилась к должности священнослужителя, – однако врач приписал эту проблему среднему возрасту. Разрезая конверт, я думала: «Нина, если бы ты сейчас увидела меня с этим старушечьим пледом и очками, подумала бы, что мне семьдесят, а не вдвое меньше».

Про преподобного Макдауэлла я читала с материнским удовлетворением и беспокойством. Спрашивала себя, достоин ли он ее. Интересно, что о нем думает наша мать и приеду ли я в Чарльстон на свадьбу? И еще любопытно, как Нина справится с ролью жены духовного лица. Подозревал ли его преподобие о том, какого рода ящик Пандоры ему предстояло открыть?

То, что Израэль появился именно в этот момент, иначе как причудой судьбы не назовешь. Я собиралась положить письмо в карман, подняла взгляд и увидела, что он, без пальто и шляпы, направляется ко мне. Был ранний вечер.

Он ни разу не упомянул эпизод с Джейн Бетлман, хотя, без сомнения, знал о нем. Все на Арч-стрит знали о нем. Одна часть прихожан считала меня высокомерной и дерзкой, другая – просто эмоциональной и безрассудной. Думаю, Израэль относился ко вторым.

Он уселся рядом, прижался коленом к моей ноге, отчего в груди у меня стало жарко. Он по-прежнему носил хорошо подстриженную бороду, в которой появилось больше седых волос. Уже много недель я видела его только на собраниях. Он никак не объяснял своего отсутствия. Я старалась не удивляться.

– Израэль… это так неожиданно. – Я сняла очки.

Он весь был в напряжении. Казалось, даже в воздухе разлита тревога.

– Я уже давно хочу побеседовать с вами, но сдерживаюсь. Беспокоюсь, как вы воспримете мои слова.

Вряд ли он собирался говорить о размолвке с миссис Бетлман, которая произошла несколько месяцев тому назад.

– Есть плохие новости?

– Полагаю, это может показаться неожиданным, Сара, но я намерен высказаться, и будь что будет. Уже пять лет я борюсь с чувствами к вам.

Я почувствовала, что задыхаюсь. Он уставился на голые ветви деревьев, растущих вдоль двора.

– Наверное, я слишком долго оплакивал Ребекку, привык к этому. Верный памяти о ней, я лишил себя слишком многих вещей. – Он склонил голову. Я хотела ответить, что все в порядке, но, подумав, промолчала. – Я пришел попросить прощения. Мне казалось нечестным просить вашей руки, пока я был сильно привязан к ней.

Так это было извинение, а не предложение.

– Не стоит извиняться.

Словно не слыша меня, он продолжал:

– Несколько недель назад мне приснилась Ребекка. Она подошла ко мне с медальоном в руке – тем самым, который Бекки заставила вас носить. И вложила его в мою ладонь. Проснувшись, я почувствовал, что она отпустила меня.

Я уныло рассматривала свои руки, а сейчас подняла на него глаза, ощутив в его голосе весь смысл слова «отпустила» и поняв, что ситуация меняется.

– Вам следует знать, что я сильно к вам привязан, – сказал он. – Мужчина не должен оставаться в одиночестве. Дети вырастают, но младшие по-прежнему нуждаются в матери, а Грин-Хиллу нужна хозяйка. Кэтрин изъявила желание переехать в свой городской дом. Я плохо говорю. Прошу вас, надеюсь, вы станете моей женой.

Я воображала себе этот момент и радость, которая меня охватит. Я закрою глаза и почувствую, что моя жизнь только начинается по-настоящему. Скажу: «Милый Израэль, да, я согласна». Все в этом мире будет означать «да».

Но вышло иначе. Чувства мои были спокойны и странны – радость с привкусом страха. На долгую минуту я лишилась дара речи.

Молчание обескуражило его.

– Сара? – позвал он.

– Хочу ответить «да»… Но все же, как вы знаете, я намерена следовать своему призванию. Принять духовный сан…То есть… могу я стать вашей женой и пастырем?

Он широко раскрыл глаза:

– Не представлял, что вы захотите исполнить свои амбиции после замужества. Вы действительно этого хотите?

– Да. Всем сердцем.

– Простите, – нахмурился он, – но я подумал, вы избрали этот путь, потому что поставили на мне крест.

Он думал, мои честолюбивые замыслы были утешением? Я порывисто поднялась и прошла несколько шагов.

Я размышляла об осознании своего предназначения, оно пришло ко мне в тот вечер, когда я писала Подарочку. Мои помыслы были чисты, как и голос, позвавший на Север. Я пришивала на платье пуговицу и знала, что отрывать ее нельзя.

Я повернулась к нему, он тоже встал и ждал.

– Я не могу быть Ребеккой, Израэль. Она посвятила вам и детям всю свою жизнь, и я стану любить вас не меньше, но я не похожа на нее. Есть вещи, которые я обязана сделать. Пожалуйста, Израэль, не заставляйте меня выбирать.

Он взял мои руки и поцеловал сначала одну, потом другую. Мне пришло в голову, что я призналась ему в любви, а он – нет. Он говорил о попечении, о своих потребностях, потребностях детей, о Грин-Хилле, которому нужна хозяйка.

– Неужели вам недостаточно будет меня, нас? – спросил он. – Вы могли бы стать прекрасной женой и лучшей из матерей. Мы постараемся, чтобы ваши амбиции не пропали втуне.

Он выразил свое мнение. Не получалось быть его женой и сохранить индивидуальность.

Подарочек

Я расстелила под деревом подстилку, поставила на нее рабочую корзинку. Госпожа решила, что для гостиной нужны новые шторы и покрывала; затея была пустая, зато у меня появился повод приходить сюда и шить вместе с матушкой.

Она каждый день сидела под деревом, воплощая в лоскутном одеяле историю своей жизни. Даже если моросил дождь, я не в силах была удержать ее – она, подобно Господу, совершенствовала мир. Вечером, ложась спать, она словно бы приносила дерево с собой. Запах коры и белых сморчков. Комочки земли.

Зима наконец миновала. На ветвях распускались листочки, на землю падали золотистые сережки, словно деревья линяли, сбрасывали мех. Сидя на коврике рядом с матушкой, я думала о Саре, которая, живя на Севере, не часто видит солнце. Недавно она написала мне первое в моей жизни письмо. Оно почти всегда было при мне в кармане платья.